Ворожея - Катя Зазовка

Солнце уже было на пороге Навья — вот-вот черту перейдет и первым лучом разгонит мглу, погонит прочь туман над болотами.

— Тебе пора, Алесь. И гляди, будь осторожен, никому не открывайся прежде батьки, — наказала ворожея. Тот кивнул и подошел к двери. Напоследок обернулся и как-то тревожно глянул на Вита, а после и на Милаву. Даже было рот открыл, точно упредить хотел, но передумал и вышел на улицу.

Алесь огляделся, прислушался. Ведь покуда рассвет не занялся — нечистики все еще норовят человечьей душой овладеть. Но ни волколачьего рыка, ни шороха ведьмарских лохмотьев он так и не услыхал.

Широким размашистым шагом, крепко сжимая рукоять ножа, он направился к дому. Душа суетливо металась, никак не находя себе покоя. Не диво, после всего, что случилось за ночь. Надо ж, кузнец — волколак, Ружа — лиходейка, что село прокляла. Добре, хоть это выяснилось, теперича ведомо кого страшиться да чью хату миновать. И как там Цвет? Стало быть, он от родимого батьки на сосне хоронился. Вот ужас-то.

Алесь мотнул головой и решил перекинуться на куда более приятные думы — о Милаве. Он твердо решил, что, как только все напасти в деревне закончатся, расскажет ей о своих чувствах. Тут тянуть никак нельзя. Вон Вит хоть и лобызался с Востой, а все равно к внучке Кукобы тянется. Только и Алесь от своего так просто не отступится. Тем паче чует он, что и Милава к нему благоволит.

В деревне было необычно тихо. Ни петухов не слыхать, ни кошачьего хвоста не видать. Алесь и не памятовал, чтобы в селе когда-либо княжила такая тишина, и это на подступах нового дня. Скоро показалась родная изба. Сыну старосты вдруг почудилось, что он не видел ее уже очень давно, хотя покинул только вечером. К радости, он приметил в окошке свет — значится, с Усладой да батькой все добре. Подошел к двери, дернул за ручку.

— Кто там? — донесся настороженный глас Услады.

— Алесь. Отворяй!

— Ежели ты Алесь, то сказывай, что мы утворили в детстве, когда батька в Рогачев уехал?

— Дом Доморадовны заезжим купцам продали, — припомнил сын старосты.

Стукнуло — дверь отворилась. На пороге стояла бледная Услада. Ее напуганный взгляд так и шнырял за Алесем, словно что-то выискивая, затем остановился на брате и заметно потеплел.

— Заходи скорее, — крепкая девичья рука силком втянула богатыря в хату.

— Ты чего?

— Что у тебя с головой? Ой, да и с бедром?! — испугалась Услада, глядя на местами бурые тряпицы.

— А, это пустяки, — отмахнулся Алесь, сильно пожалев, что не снял повязки у Вита.

Лицо Услады потемнело:

— Это она, да? Эта ведьмарка на тебя нечистика натравила! Ко мне, значится, Кукоба явилась…

— Кукоба? — ахнул Алесь. — Давно?

— Да не так чтобы очень.

— Стало быть, ведьмарка-таки по деревне шастает, — пробормотал молодец. Хоть бы она ничью душу загрести не поспела. Надобно срочно Милаве о том рассказать!

— Да уж, кажись, совсем выздоровела иль просто ночью силой налилась. Еле спаслась от ее когтистой лапы. Хвала богам, оберег охранил! — Услада показала Алесю своего рябинового оборонителя.

— Не выздоровела она, Услада. Она померла!

— Как? — в ужасе отшатнулась сестрица.

— А вот так! Ладно, это после. Батька где? Разбуди его, дело есть.

— Так нет батьки дома.

— Как нет? А где ж он?

— К Лютоверу за подмогой да советом подался. Рафал ведь захворал, ведаешь? Да и не только он.

— Вон оно как, — присел на лавку Алесь. — И когда он ушел?

— Давно, — вздохнула Услада, — я уже и сама вся извелась. Тебя нет, батька где-то запропастился. Я ж и Кукобу впустила из-за того, что сама к Лютоверу идти собралась. Она меня на крыльце подкарауливала. Никак Милава ее науськала. Надо ж, только от одной ведьмарки избавились, как ей замена нашлась. Спалить ее надобно, покуда не поздно. Сразу мир да лад в село возвратятся.

— Перестань! — вскочил Алесь. — За что ты Милаву спалить хочешь? Тебе она чего худого сделала?

Услада притворно схватилась за сердце да такую муку на лике отобразила, что ее хоть сейчас бы в балаган с руками да ногами приняли.

— Почто ты так к сестрице родненькой? Не я ли за тобой с детства глядела? Не я ли твои пеленки стирала да любимой снедью потчевала, не я ли…

— Хватит, Услада! Не час нынче, — прервал Алесь любимую песнь сестрицы.

— И чего это ты ее так обороняешь? Неужто и тебя эта ведьмарка ворожбой облепила? — стала злиться Услада.

Алесю ужасно захотелось обелить Милаву в очах сестры. Родная кровь, понять должна. Нечего ей в общей массе несправедливости толкаться:

— Почему ты ее весь час ведьмаркой кличешь?

— А кто ж она? Давно ли она тебя каменюкой по голове огрела?

— То не она была, а Воста. И я заслужил. Поди не за добрые дела схлопотал.

— А хворь на село кто напустил? Обоз кто пожрал? — Руки в боки — да перечить бесполезно.

— Обоз пожрал кузнец, а хворь напустила Ружа! — открылся сестре Алесь. Пущай он слово не сдержал. Это ничего. Зато Услада все уразумеет и больше не станет Милаву выживать. А может, и вовсе подсобит.

Выпученные очи Услады непонятно как удерживались в глазницах. Молодец готов был поклясться, что уже почти видел, как они скачут по полу. Но вдруг округлое лицо сменилось подозрительной безмятежностью — и сестрица заговорила елейным голоском:

— Алесь, ты, поди, притомился. Присядь-ка на лавку. Я тут тебе вечерю на стол поставлю. А вон уже светает. Погодь чуток, я сейчас драников испеку, твоих любимых.

— Не надобно. Я к Лютоверу пойду.

— К Лютоверу? — взгляд сестрицы так и заметался по хате. — Ладно. Авось и правда батьке подсобить надобно. Только прежде подправь вилы.

— Вилы?

— Ага, — улыбнулась Услада. — Надобно сено в стог сложить, а они совсем разболтались.

— После, — Алесь встал и направился к двери.

— Погодь, там делов-то всего ничего. Скотину кормить надобно. Не руками ж мне его тягать. Что, ежели ты нескоро вернешься?

— Скоро вернусь, — пообещал Алесь.

— Ну, я прошу тебя, — заныла Услада. Вот же неугомонная!

— Ладно, где они?

— Как где? Там, в сарайчике, — махнула рукой сестрица.

Алесь выдохнул и пошел в сарай. Отпер дверь и шагнул внутрь. Темно.

— Эй, Услада, лучину принеси — не разглядеть ничего.

— Уже!

Что-то скрипнуло — стало совсем темно. Алесь обернулся и толкнул дверь, но створа даже не скрипнула. Что-что, а двери у старосты везде стояли ладные. Еще бы, им ведь добро охранять!