Вьетнамская жар-птица - Юлия Монакова

– Не могу поверить, что это ты! Господи, Вера… какая ты красавица…

Она сделала несколько шагов ему навстречу, обвила шею учителя руками и поцеловала. Повторила то, что так безуспешно пыталась сделать десять лет тому назад…

Разумеется, мистер Бэнкс не стал заниматься с ней сексом на письменном столе, как в её пылких девичьих мечтах. Они торопливо, словно заговорщики, покинули школу, молча сели в его машину и поехали в какой-то паршивый отелишко, где у постояльцев, снимающих номер на считанные часы, даже не спрашивали документов.

Секс получился стремительным и каким-то скомканным. Мистер Бэнкс смущённо признался Вере, что у него уже давно этого не было. Но она ждала от встречи больше морального удовлетворения, чем физического, поэтому, по большому счёту, ей было всё равно – да и не так уж плохо всё вышло, в итоге… Она не чувствовала и тени смущения, словно мистер Бэнкс – её многолетний любовник, и вела себя так раскованно и свободно, будто именно она была старше и опытнее. К счастью, у учителя не развязывался язык в постели, как у многих американцев, – Верин опыт, конечно, был не таким уж богатым, но она терпеть не могла, когда партнёр начинал комментировать вслух каждое своё и её действие, думая, что это сильно возбуждает.

После того, как это произошло, они долго лежали на скомканных простынях и разговаривали. Учитель рассказывал ей о себе и своей семье. У них с Энн было уже трое детей – старшие девочки-близняшки и трёхлетний малыш-сын. Слава Богу, в приступе отцовской гордости хоть не стал доставать своё портмоне и демонстрировать семейную идиллию на фото, подумала Вера, – с них станется, с этих сентиментальных американцев…

– А ты почему здесь? – Мистер Бэнкс, наконец, вспомнил, что она, вообще-то, постоянно проживает в Нью-Йорке. – По делам или родителей навестить приехала?

Вера в это время вела пальчиком по профилю его лица сверху вниз: высокий лоб… переносица… красивый прямой нос… чувственные губы… ямочка на подбородке… Он прихватил губами её палец и рассмеялся.

– Я возвращаюсь в Россию, – объявила она, – вот и решила повидать тебя напоследок. Осуществить, так сказать, давнюю мечту…

– Мечту?.. – Морщинка между его бровями обозначилась явственнее. – Вера, ты что, хочешь сказать, что до сих пор меня любишь?

Он так пытливо всматривался в неё своими светлыми глазами, сразу же ставшими без очков близорукими и беззащитными, как у ребёнка, что она смутилась и отвела взгляд.

– Нет… скорее всего, нет, – отозвалась она наконец. – Просто мне нужно было самой в этом убедиться. Исполнить то, что я так долго желала.

– Выходит, я – твоя сбывшаяся мечта? – Он грустно улыбнулся.

Вера не ответила, а только, довольно зажмурившись, потёрлась щекой о его грудь с золотистыми волосками.

– Девочка моя… – вздохнул он. – Мне почти пятьдесят лет. Где же ты была раньше?

– Раньше я была твоей ученицей, – рассмеялась она, стараясь отогнать тоску, которая уже подступала к сердцу, обхватывая его, как спрут, своими тугими жадными щупальцами.

Он потянулся и поцеловал её в сомкнутые губы.

– Так значит, я – твоя сбывшаяся мечта, – повторил он полувопросительно-полуутвердительно.

– Да… – Вера медлила, не решаясь задать мучающий её вопрос. – Ты не знаешь, почему так – желание исполняется, а на душе ещё более пусто и горько, чем раньше?

– Я не знаю, дорогая, – ответил он печально и серьёзно. – Я не знаю…

«…А у детства нет прошлого,

И, быть может, поэтому

Так безгранично счастливо оно».

(Песня из фильма «Питер Пэн»)

Москва, 2010 год

Вера сама не ожидала той лёгкости, с которой снова влилась в русскую среду. Даже отец высказывал сомнения насчёт того, что встреча с Родиной после столь долгой, почти пятнадцатилетней, разлуки пройдёт у дочери гладко, без разочарований и огорчений. Нет, всё было совершенно прекрасно, даже идеально – ну, если, конечно, не считать того, что бабушка скончалась спустя месяц после приезда обожаемой внучки, на восемьдесят третьем году жизни. Римма Витальевна словно приложила последние усилия к тому, чтобы дожить до этой встречи, а потом с чистой совестью и облегчённой душой отошла в мир иной. Многие думали, что теперь-то уж Вера точно вернётся обратно в Америку – ведь чувство долга больше не держало её ни перед кем. Динка, пребывая в абсолютной уверенности, что время в России остановилось на отметке «лихие девяностые», с сочувствием расспрашивала сестру по скайпу, что москвичи носят, хватает ли в магазинах продуктов, и не страшно ли ходить в одиночку по улицам.

А Москва здорово изменилась за эти годы. Это был красивый, большой, чистый и абсолютно европейский город, одновременно и модно-гламурный, и по-домашнему уютный, со своими традиционными старыми двориками, переулками и тупиками. А Сретенка!.. Любимая, светлая, солнечная Сретенка, практически каждый дом которой дышал историей и которая была знакома Вере с детства до закоулочка!

Итак, вопреки всеобщим ожиданиям, Вера осталась. Более того, она получала от своего возвращения истинное удовольствие. Вскоре ей предложили место в театре Мюзикла на Большой Дмитровке и главную роль в новом спектакле «Гитана» – оригинальной музыкальной постановке о жизни цыган в Испании девятнадцатого века. Собственно, слово «гитана» и обозначало в буквальном переводе «испанская цыганка». Вера усмотрела в этом знак судьбы – с её-то сценическим псевдонимом, который она не стала менять даже в России! К тому же ей всегда были по душе эти горячие латиноамериканские ритмы: для роли даже пришлось всерьёз заняться танцем фламенко, чтобы полностью соответствовать образу главной героини – гордой и прекрасной цыганки Беатрис. Кстати, выяснилось, что костюм для исполнения фламенко – не чисто испанский, а происходит именно от традиционной одежды цыган-кале.

Вообще, готовясь к этой роли, Вера много читала, смотрела записи в Интернете и узнавала уйму интересных и занимательных вещей о кале. К примеру, она была удивлена, узнав, что семья для любого цыгана священна, внебрачные связи недопустимы и горячо осуждаемы, а супруги относятся друг к другу с любовью и трепетом. Раньше-то Вера мыслила стереотипами о царящем в таборах разгуле… Разгул оказался таким же мифом, как и мнимая нечистоплотность: цыганские женщины целые дни проводили за стиркой, глажкой и уборкой и с удовольствием плескались в реке или другом водоёме.

Это обещало стать волшебным, чарующим спектаклем, и то, что на сцене происходит нечто невероятно-прекрасное, понимали и сами актёры. Репетиции проходили под щёлканье кастаньет, ритмы больших баскских бубнов и возгласы: «Хэй! Оле! Альза!» Под пронзительные плачущие мелодии, выходившие из-под пальцев гитаристов, гибкие цыганки кружились по сцене, воздевая вверх тонкие руки, унизанные звенящими браслетами, в своём колдовском танце – босые, простоволосые, гордые и прекрасные, а музыка всё набирала и набирала темп… Никто не сомневался, что мюзикл «Гитана» ждёт бешеный успех, – несмотря даже на то, что сам костяк сюжета был довольно простеньким и где-то даже банальным. Всё искупали вокальные и хореографические номера – в конце концов, ведь именно это было главным в любом мюзикле.