Элиза и ее монстры - Франческа Заппиа

Выдержав короткую паузу, Черч отвечает:

– Да. А что?

– Просто интересно. Почему ты ничего не сообщил мне?

– Потому что ты сказал бы, что это из-за Мейси Гаррисон.

– А что… Нет?

– Нет.

– Но ты не собираешься попробовать петь в хоре?

– Очень может быть.

– Зачем? – В голосе Салли появляется едва уловимая насмешка.

– Потому что мне это нравится, – тихо рявкает в ответ Черч. – Мы не должны все время заниматься одним и тем же. Прими участие в математической олимпиаде или еще что придумай. Ты любишь математику. У тебя получится.

– Математика для ботаников.

– Салл, есть одна вещь, которую тебе следует знать.

– Не надо.

– Ты и есть ботаник.

– Я не ботаник. Элиза у нас ботаник.

– Вообще-то я считаю, что Элиза гик. Я видел ее отметки. По сравнению с нами она учится ужасно плохо.

– Значит, ты ботан, раз знаешь разницу.

– Вот и хорошо.

Салли молчит, но я слышу, как он дышит в темноте. Я не могла представить, что Черчу так легко удастся задеть Салли за живое. Я не знала, что Салли любит математику. Не знала, что оба они хорошо учатся. Не знала, что Черч хорошо поет… что его интересует музыкальный театр.

Я прожила рядом с ними всю их жизнь, но до сих пор относилась к ним как к чужим.

На секунду распахиваю глаза. Смотрю на Черча; он смотрит на меня. Снова закрываю глаза. Притворяюсь, что ничего не заметила. Притворяюсь, что сплю.

Салли снова заговаривает о соккере, пытаясь вернуть разговор в прежнее русло, но Черч больше не отвечает ему. Салли тоже замолкает и с мычанием поворачивается на другой бок. В палатке становится тихо. Я мечтаю о миске со сваренными вкрутую яйцами. Пальцы томятся по телефону, компьютеру, ручке, по чему-то моему. Здесь настолько ничего нет, что у меня это в голове не укладывается. Ничего, кроме грязи и запаха костра и смоуров, приготовленных из зачерствевших пшеничных крекеров. Ничего и никого, кроме моих братьев, которые неожиданно кажутся не такими уж одинаковыми.

Я плохо спала в ту ночь.

По всей вероятности, мой телефон сдохнет еще до конца нашей вылазки на природу. Но менее обидно мне от этого не становится. В первый день мы лазаем по каким-то умеренно впечатляющим холмам, потому что Индиана не смогла родить одну или парочку гор. Я почти выкашливаю сведенное спазмом легкое. Салли и Черч смеются надо мной. Утро второго дня посвящено пещерам, но по крайней мере мама с папой избавляют меня от необходимости забираться в них – меня невозможно заставить войти в нечто тесное, и темное, и низкое. Мне плевать, что они не собираются всерьез заняться их изучением, я видела достаточно ужастиков, чтобы знать, какие существа из городских легенд могут там обитать.

Сижу у входа в пещеру и рисую палочкой по грязи Эмити и Дэмьена. Вокруг них не ошивались родители, велевшие им делать то и не велевшие это. Кто-то как-то спросил, почему у стольких моих персонажей нет родителей. Эмити разлучили с ее семьей. Фарен – сирота с острова Ноктюрн. Родители Дэмьена и Рори умерли, когда те находились в самом начале подросткового возраста. Не все они были ужасными людьми – не то чтобы я так выражала свою подсознательную агрессию по отношению к собственным родителям. Просто их не было.

Не знаю почему. Может, это все-таки было чем-то подсознательным.

Разумеется, было. Все искусство – сплошное подсознание.

Я слишком сильно тыкаю палочкой в грязь, и ее кончик ломается. Обхожу полянку и нахожу другую.

Гадаю, чем занято сообщество фанатов. Что делают Эмми и Макс. Эмми, возможно, сражается с преподом по матанализу, а Макс, вне всякого сомнения, пытается вернуть свою девушку. А может, все не так – может, Эмми ест конфеты и смотрит повторы «Собачьих дней», а Макс пережил разлуку с девушкой и занялся более захватывающими делами, скажем, упорядочивает свою коллекцию фигурок могучих рейнджеров. Завтра, когда мама с папой вернут мне мой несчастный телефон, я все узнаю.

Эмити и Дэмьен смотрят в одну и ту же сторону, атакуя невидимого врага, так что напротив них я рисую поднявшегося на дыбы длинношеего встающего-с-закатом с разинутой пастью и выпущенными когтями. Масштаб поначалу никуда не годится, и я стираю чудище подошвой ботинка и начинаю рисовать его заново.

Я скучаю по Уоллису, скучаю по Максу и Эмми и по сообществу фанатов тоже, но по Уоллису я скучала бы, даже если бы телефон был при мне и я могла бы разговаривать с ним. Я бы хотела сидеть с ним в «У Мерфи», зажатая между стеной и его большим телом. Смотреть, как он макает оба конца суши-ролла в соевый соус, когда мы выбираемся поесть в ресторан. А вот он убирает ручкой волосы со лба – они сильно отросли с октября, и ему постоянно приходится делать это.

Боже, не прошло даже четырех дней с тех пор, как я видела его. Это просто смешно. Я ложусь спать, думая о нем; просыпаюсь, думая о нем. Я хочу нарисовать его, но еще не пыталась сделать это. Я привыкла относиться так только к «Морю чудовищ». «Море» не отошло на второй план – я по-прежнему его люблю. По-прежнему одержима им. И это имеет свой смысл, верно? Потому что я создала его. Кто не одержим вещами, которые создал, которые любит? Идеи – это асексуальная сторона работы мозга. Ты не обязана делиться ими с кем-то еще.

Но Уоллис… Я делю Уоллиса со множеством людей. Уоллис не больше мой, чем я его, но я хочу его. Хочу обнимать, быть с ним рядом, хочу забраться ему в мозг и жить там до тех пор, пока не пойму, как он работает. Я хочу, чтобы он был счастлив.

Гадаю, что бы он подумал о картинке, которую я нарисовала в грязи. Наверное, сказал бы, что она хорошая, но я забыла о рогах встающего-с-закатом.

Моя семья выбирается из пещеры. Черч и Салли бросаются к деревьям и кричат что-то об озере. Папа спешит вслед за ними, предупреждает, чтобы они не убегали в лес. Мама выходит последней, и ее взгляд скользит по моему рисунку, прежде чем я успеваю смазать его ногой. Мне приходится сильно вытянуть ногу. Чудовище получилось немаленькое.

– Ты все еще сердишься на нас за то, что мы забрали твой телефон? – спрашивает она. Мягко, словно я способна откусить кусок от ее лица.

Пожимаю плечами. Мне не позволено возражать ей, а врать, желая, чтобы она почувствовала себя лучше, я не собираюсь.

– Мы делаем все это вовсе не для того, чтобы наказать тебя.

Я уже развернулась к деревьям, чтобы пойти за папой.

– Элиза, я пытаюсь поговорить с тобой.

Останавливаюсь и поворачиваюсь к ней лицом. Она ставит руки себе на бедра.

– Не смотри на меня так, – говорит она.

– Как так? – спрашиваю я.

– Так, будто я заставляю тебя впустую тратить время. Я родила тебя на свет, и самое малое, что ты можешь для меня сделать, так это пару минут послушать, что я хочу сказать.