Сколково: принуждение к чуду. Реальная история создания самого амбициозного проекта - Олег Рашидов

В России ситуация была другая. Профессор Высшей школы экономики Эмиль Паин, один из основателей дисциплины, изучающей политическую обусловленность этнических явлений и процессов — этонополитологии, попытался разобраться, что же мешает модернизироваться регионам России и возможна ли единая модернизация для всей страны. Сопоставляя процессы трансформации общества, протекающие в разных уголках России, ученый пришел к выводу, что истоки «специфических российских проблем» лежат в разрозненности нашего общества, растерявшего на разных исторических виражах такие простые ценности, как взаимное доверие и уважение к традиционной культуре. Европейское социальное исследование, проведенное в 2007 г., в ходе которого изучались социальные отношения в 27 европейских странах, выяснило, что у россиян самые низкие показатели ценностей коллективизма и самый низкий уровень взаимного горизонтального доверия. «Для экономики это равносильно трагедии, — объяснял Эмиль Паин. — Если 70 % населения убеждены, что окружающие люди относятся к ним нечестно и при первом удобном случае обманут, не моргнув глазом, то полагать, что в таких условиях они будут вкладывать большие деньги в долгосрочные проекты, — утопия»[72].

Впрочем, Наумов, который много лет проработал в министерстве, курирующем промышленность, был, как он считал, хорошо знаком со многими их тех, кто «заряжал пушки» по ту строну фронта.

«С кем мы сейчас спорим? — говорит Наумов. — С очень мощным лобби завершающегося большого инвестиционного цикла.

С лоббистами от науки и промышленности, которые сумели в 19902000 гг. выбить для себя ресурсы. Они-то и являются главными оппонентами Сколково. Директора, которые из года в год в одном и том же месте получали деньги на определенные наборы работ и могли продлевать темы в рамках скользящего планирования. Мы им не враги, но Сколково, с их точки зрения, означает начало конца. Многое из того, что мы собираемся делать, у них только в долгосрочных планах. Мы им говорим: „То что вы собираетесь делать, уже 20 лет как запатентовано, сделано и работает, причем не только в оборонном секторе. Или давно все пришли к пониманию, что направление это тупиковое, а вы по-прежнему продолжаете здесь ковыряться“. Это для них звучит как приговор. Приговор для многих исследовательских тем, которые сейчас являются способами освоения бюджетов. Чего все так орут? Бюджетные деньги Сколково — это деньги на прикладную науку, но на науку современную, которая с самого начала выстраивается по понятным всему миру стандартам. Что такое деньги на науку в рамках существующего государственного финансирования? Это деньги на мытье стекол в зданиях, расположенных по известным адресам, где с одного квадратного местра площади не производится такого количества коммерциализируемых знаний, которое будет производиться в Сколково. Отсюда бурчание. Отсюда квазиэрудированность молодежи по поводу Дубны, которой не дают денег, но сами эти люди никогда не были в Дубне, про нее им рассказал какой-нибудь дядя».

Проблема лобби, которое противится переменам, действительно существует в стране, которая в большей своей части продолжает жить в ментальности административно-командной системы, где главным заказчиком остается государство. И пусть Россия позиционирует себя как страну с рыночной экономикой, но многие институты, сформированные административно-командной системой, никуда не делись и продолжают жить по принципам, исключающим конкуренцию. Семь лет кряду министр образования и науки Андрей Фурсенко пытался реформировать российскую науку. Существовал план по преобразованию Академии наук в общественную организацию, лишенную права управления имуществом и финансами. Полномочия РАН должны были перейти к Федеральному агентству по фундаментальным исследованиям. Предлагалось перевести науку на грантовую систему финансирования, принятую в мировой практике, прекратить порочную практику уравниловки при распределении бюджетных средств, закрыть неэффективные институты и поддержать передовые. Но провести реформу не удалось. В научном сообществе образовалось два враждебных лагеря, а на высших этажах власти началась затяжная лоббистская война. Несмотря на весь солидный политический вес министра-реформатора, РАН отстояла и свою самостоятельность, и свои 1,5 млрд долл. в год. Владимир Путин, который выступал на общем собрании Академии в 2010 г., в свойственной ему манере посоветовал академикам сосредоточиться на прорывных направлениях, а не размазывать деньги «тонким слоем по хлебу», и привел в пример математика Григория Перельмана, который «взял и без денег опубликовал в Интернете свою работу». Наука от этой «войны» не получила ничего, фундаментальные исследования в стране продолжали финансироваться абы как, кадровый состав старел, а молодые ученые уезжали.

Не поддавались реформированию и два других монстра: военнопромышленный комплекс и космическая отрасль, которые из передовых исследовательских отраслей давно превратилась в мастерские, паразитирующие на старых разработках советских ученых.

Но и их уже не получалось качественно тиражировать. Не взлетали баллистические ракеты, ломались плохо собранные двигатели, пропадали спутники, в январе 2011 г. на Землю рухнули обломки станции «Фобос-грунт», на работу над которой было потрачено много лет и много бюджетных денег. Министерство обороны России отказывалось закупать танки, созданные на российских заводах, потому что модифицированные старые боевые машины предлагались по цене принципиально новых образцов вооружений.

Любые попытки поколебать эту систему, хоть как-то развернуть ее в сторону реальности вызывали ожесточенное сопротивление. Наука, космос, оборонка — святые для страны символы, символы ее национального суверенитета, и люди, которые сидели на этих финансовых потоках, умело разыгрывали карту русской самодостаточности, которая все больше приобретала облик провинциальной местечковости, когда фразами о том, что «мы все можем придумать сами, сами сделать и сами употребить на зависть империалистам и в пику поганой глобализации», прикрывают собственную неэффективность и царящие деградацию и развал.

Мне была симпатична тема противостояния, придававшая истории со Сколково некий налет конспирологии и романтизма. Люди, которые строят Город, подобно джедаям, спасающим Вселенную, разгоняют пелену и срывают маски. Есть Фурсенко, который хочет реформировать науку, и есть академики, которые не хотят меняться. Есть правильные ученые, которые делают правильную науку, а есть неправильные, которые делают науку, которая никому не нужна. Есть плохие парни, которые, как принято считать, «пилят» государственный бюджет, выделенный на модернизацию, но вот пришли новые парни, которые «пилить» бюджет не будут. Но такая картина была бы слишком простой.

Я бывал в Пущино и Дубне. Там и правда, извините за выражение, полная ж. В Троицке, в академическом Физическом институте имени П. Н. Лебедева, я ходил по коридорам лаборатории, где нобелевский лауреат Павел Черенков работал над феноменом свечения гамма-лучей в жидкости. Пусто в коридорах, где когда-то, как говорят, было не протолкнуться среди молодых и талантливых. А теперь здесь даже неправильную науку делать некому.