Возмездие - Василий Ардаматский

— Есть все-таки армия! И есть у нее генералы! И есть у всех нас надежда!..

Вскоре генерал Корнилов был назначен верховным главнокомандующим всей русской армии.

Снова странно: почему Керенский понял Корнилова и не понял Деникина, чьи позиции были одинаковы, — оба они спасение России видели в применении драконовских мер и в армии, и в тылу. Далеко не исчерпывающее объяснение этой странности дает оброненная в те дни Керенским парадоксальная фраза, что «Корнилов дороже десятка Деникиных, потому что Деникин стоит десятка Корниловых». Но нет, история молниеносного вознесения Корнилова не так проста, и не от одного Керенского она зависела. Так или иначе, возвышен был именно Корнилов, как человек твердой руки и готовый к самым решительным действиям.

Знаменательно, что западная, и в частности английская, пресса тоже вначале высказывала недоумение по поводу возвышения Корнилова, но затем начала всячески его восхвалять. Объясняется это просто: в ноте от 18 июля 1917 года, направленной военным союзникам царской России, правительство Керенского утверждало, что неудачи русской армии вызваны преступной агитацией большевиков, и заявляло: «На фронте приняты все меры для восстановления боеспособности армии. Вступая в четвертый год войны, страна будет делать все нужные приготовления для дальнейшей кампании…», чтобы «завершить победно великое дело…». Этого заверения больше всего ждали в Лондоне и Париже, после этого там никаких недоумений по поводу фигуры Корнилова уже не возникало…

Словом, история молниеносного вознесения не так проста и, уж во всяком случае, не однозначна. Не случайно впоследствии Керенский найдет нужным издать целый том своих объяснений по «делу Корнилова». Этот крайне путаный и лживый трактат состоит из обрывков стенограммы допроса Керенского созданной им же следственной комиссией и его пространных комментариев отдельных моментов этой постыдной истории. Читая этот том, невозможно отделаться от ощущения, что Керенский предпринял сей труд только для того, чтобы в мути изощренного многословия потопить правду о Корнилове и корниловщине. Сразу же обращает на себя внимание, что, объясняя свои внезапные симпатии к Корнилову и веру в него до определенного момента, Керенский пишет о чем угодно и почти ничего о той обстановке, которая была тогда и на фронте, и в в стране, и прежде всего в Петрограде.

Почему надо ему молчать об этом самом главном? Да только потому, что если он признает, что в это время под ним уже горела земля — в Петрограде назревала пролетарская революция, а на фронте солдаты, понявшие «февральский обман», не сегодня-завтра могли оставить окопы и повернуть оружие в другую сторону, — у читающего его объяснения неизбежно возникнет мысль, что он вознес тупого Корнилова только потому, что, зная обстановку, считал, что его единственной надеждой и защитой от надвигавшейся революции может стать только армия. А для того чтобы армия выполнила этот свой «долг», необходимо, чтобы во главе ее находился верный и беспощадный человек, ничего не смыслящий в политике, но элементарно сознающий, что за столь высокое свое вознесение он должен платить преданной службой? Конечно же, только так думал Керенский. И так же думали и те, кто им управлял. И именно поэтому Керенский потом в разных своих сочинениях, как черт от ладана, будет открещиваться от этого предположения, желая остаться в истории в качестве бессильного рыцаря революции.

Однако эту музыку ему сильно портил Борис Савинков. В 1919 году он написал, что «в то время всяческий спрос на генерала Корнилова с его заведомо ограниченными данными, но со способностью, выполняя приказ, идти напролом в любом направлении, объяснялся вполне элементарно — какая сила, кроме армии, могла остановить поднятый большевиками грозный вал анархии, угрожавший самому существованию России»… Тут все ясно, ибо в 1919 году Савинков свою контрреволюционную позицию уже не скрывал, и ему даже хотелось в этом смысле выглядеть последовательным.

Кровавую контрреволюционную авантюру Корнилова Савинков полностью и безоговорочно поддерживал, причем с первых же шагов генерала к вершине военной власти. К уже упоминавшейся телеграмме Корнилова Временному правительству с требованием ввести смертную казнь на фронте Савинковым была сделана следующая приписка: «Я, с своей стороны, вполне разделяю мнение генерала Корнилова и поддерживаю высказанное им от слова до слова…»

Зачем вводилась смертная казнь, было совершенно ясно и Керенскому и Савинкову. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в своей резолюции протеста от 18 августа заявлял: «…Введённая под предлогом борьбы с преступниками смертная казнь при новом режиме все яснее вырисовывается, как мера устрашения солдатских масс в целях порабощения их командным составом, что введение смертной казни на фронте служит в глазах всех деятелей контрреволюции лишь вступлением к ее установлению, как обычной меры репрессии, во всей стране… Петроградский СР и СД постановляет протестовать против введения смертной казни на фронте, как против меры, могущей быть использованной с контрреволюционной целью, и требовать от Временного правительства ее отмены…»

Итак, ясно, для чего нужен был сверхрешительный и беспощадный Корнилов. Сошлемся еще на одно свидетельство Савинкова: «Временное правительство в то смутное и грозное время стояло перед двумя опасностями: большевики с подготовленным взрывом анархии и вся, оставшаяся от царского времени, еще живая и деятельная реакция. Что касается этой реакции, то здесь Керенский еще мог рассчитывать на какую-то, хотя бы временную, компромиссную ситуацию, исходя из надежды, что эти «дети монархии» понимают, что большевистская анархия это гибель для всех. А она — эта анархия — уже ломилась в двери России…»

Но тут в оценке положения опять обнаруживается некоторое несогласие между Керенским и Савинковым. Когда Керенского в следственной комиссии по «делу Корнилова» прямо спросили, были ли у него сведения о готовящемся выступлении большевиков, он ответил так: «…незадолго до 27 августа в заседании правительства кто-то из министров задал вопрос, известен ли мне — министру внутренних дел — слух о готовящемся большевистском выступлении и насколько он серьезен. Тогда я и, кажется, Скобелев ответили, что эти слухи несерьезны… Я должен сказать, что никакой роли выступление большевиков тогда не играло. У меня есть показание, которое я давал судебному следователю о разговоре с В. Львовым. Там говорится, что Львов уверял меня, что большевистское выступление неминуемо, а я возражал, что, по нашим сведениям, большевистское выступление не предполагается…»

Итак, «никакой роли выступление большевиков тогда не играло». Это заявляет Керенский. А Савинков еще тогда той же следственной комиссии говорит нечто совсем иное: надо было подавить выступление большевиков. Да и как ему можно было говорить иное, если в это время у следственной комиссии уже был протокол его переговоров с Корниловым в ставке.

Вот он, этот протокол:

ПРОТОКОЛ

Пребывание управляющего военным министерством Савинкова в гор. Могилеве 24 и 25 августа 1917 года, касающийся разговоров верховного главнокомандующего генерала Корнилова с ним и другими лицами по вопросу, касающемуся ближайших событий…