Вспоминалки - Владимир Рыскулов

меня, как будет по-арабски слово «антенна».

Такие переговоры повторялись ещё дважды. В четвёртый раз я встретился с премьер-министром на ТЭС «Тишрин». Это было рабочее совещание, где присутствовало множество людей и пресса. Тут я сидел в трёх метрах от него и переводил на ушко нашему советнику-посланнику по экономическим вопросам. Вечером, когда мы включили телевизор, дети завопили:

— Смотрите, папа в телевизоре, папа!

Камера дважды скользнула по лицам премьер-министра, советника-посланника и Вашего покорного слуги — туда и обратно.

Это был не единственный случай, когда я видел себя на экране телевизора (однажды и в газете, почему-то на английском языке, где я стою в числе представителей СССР и САР, принимавших участие в круглом столе, который проходил в советском павильоне, на территории парка Тишрин). Как-то мы с моим первым начальником присутствовали на празднике в одном из военных колледжей г. Алеппо и наблюдали за учениями, во время которых показывали отражение вертолётного десанта. Там был министр обороны Сирии, высокообразованный человек с очень приятной внешностью, автор книг о Сталине и Жукове (последнюю издали у нас в переводе на русский) и стихов. В тот же день мы вернулись в Дамаск. Вечером этот праздник показали в новостях, по телевизору. Среди сидевших на трибунах камера почему-то выхватила и моё лицо.

«Товарищ машинист»

В конце 3-го курса выяснилось, что моя жена ждёт ребенка. Работать в качестве переводчика арабского языка я начал лишь спустя год, а тогда старшая сестра жены через своих знакомых в одном тресте устроила меня разнорабочим на лесопильню, где-то на окраине Москвы. Скоро я понял, что для такой тяжёлой работы слишком субтилен, и уволился. Моя мама, сотрудница секретариата одной очень крупной организации, обратилась с соответствующей просьбой к знакомой начальнице кадров подведомственного института, который занимался научной организацией труда. Тут помогло то, что у нас дома всегда была пишущая машинка. Мама печатала не только на своей основной работе, но и после. Глядя на неё, я научился это делать уже в младших классах. Как-то соседка по квартире, хорошая женщина, принесла мне том сочинений Маркса, где были подчёркнуты отдельные предложения. Она попросила меня напечатать их, чтобы у неё был готовый конспект для семинара, и я с удовольствием это сделал.

В институте, куда я устроился на временную работу, мне пришлось печатать, теперь уже на электрической пишущей машинке, длинные списки продукции пищевой промышленности с какими-то цифрами и комментариями. Самым распространенными из них были перечни хлебобулочных изделий, из который мне на всю жизнь запомнилось одно экзотическое название — хлеб армянский «Матнакаш». Это я делал по распоряжению непосредственной начальницы. Но был ещё и прямой — педантичный, въедливый мужчина (мои сотрудницы также говорили, что на общих собраниях он очень любит цитировать Ленина), который давал мне печатать официальные письма в разные организации и требовал, чтобы в них не было ни одного исправления. Ко мне он обращался так:

— Товарищ машинист, срочно напечатайте это письмо.

Начальница относилась ко мне хорошо и даже отпускала с работы раньше времени. Что касается других сотрудниц, то они изображали из себя очень милых женщин, но постоянно интриговали против меня. Одна периодически заглядывала в мою работу, когда я выходил из комнаты, и отмечала место, на котором я остановился. Другая разыскала в списке телефонов всей организации мою маму и докладывала ей каждое моё слово, касающееся жены и вообще нашей семейной жизни. Затем пришла молодая незамужняя сотрудница, которая только что отработала вожатой в ведомственном пионерлагере, и её коллеги долго обсуждали количество выпитого ей алкоголя и вожатых, с которыми она занималась любовью. При этом та, что звонила моей маме, замужняя женщина, когда в их комнату заходил сотрудник из другого отдела, кандидат наук, говорила:

— Что за умный мужик! С таким не грех и переспать.

Не успел я приступить к работе, как ко мне пришла молодая сотрудница из другой комнаты и попросила на время канцелярский корректор. Женщины тут же рассказали мне, что она постоянно любезничает с каким-то мужчиной в своей комнате и даже задерживается с ним после окончания рабочего дня. Её же они предупредили, что я женат и у меня двое детей. Конечно, они обогнали реальные события почти на три года, но больше эта девушка ко мне не заходила.

Это было моей первое место продолжительной работы, которое не получило отражения в трудовой книжке, но обогатило меня неоценимым жизненным опытом. По ней я мог представить себя, что меня ждёт впереди в других местах и как надо действовать в тех или иных ситуациях.

Вскоре выяснилось, что беременность моей жены протекает тяжело и она нуждается в присмотре. Ей выдали соответствующую справку, которую я вручил старосте курса (сейчас он доктор исторических наук, написавший множество книг; часть из них я приобрёл для своей библиотеки, не зная кто это). С ним я подружился ещё во время вступительных экзаменов, хотя он на три года старше меня, был у него дома, и даже на 1-ом курсе пригласил к себе на день рождения вместе с четырьмя своими одногруппниками. Дело в том, что я должен был снова ехать на картошку. Справка сыграла свою роль — благодаря ей, я остался в Москве и проработал в этом институте ещё месяц, вплоть до начала занятий в октябре.

О франкофилии и западничестве

Сейчас на телевидении и в сети идут жаркие споры по поводу изучения английского языка, в том числе в спецшколах, мол, это нарушает нашу национальную идентичность, способствует эмиграции специалистов на Запад и т. п.

Скажу по личному опыту. Несмотря на политическую выверенность тогдашней программы по иностранным языкам, обучение во французской спецшколе воспитало во мне франкофильство. Несмотря на то, что прошло полвека, я по-прежнему отдаю предпочтение французской литературе (благо в ней хороших писателей очень много) перед всеми другими западными и читаю книги о Великой французской революции и наполеоновских войнах, а не о Кромвеле и Вашингтоне. Философия постмодернизма, которой я увлечён последние десять лет — это тоже в значительной степени детище французских мыслителей. Во время учебы в институте сказалось моё в целом западничество и связанный с ним снобизм — поначалу история арабских стран и восточных литератур меня не интересовали как малоценные по сравнению с западными, лекции по ним я не слушал и не записывал, перед экзаменом читал учебник и шёл сдавать, благополучно забывая всё на следующий день. Арабский язык я полюбил на 2-ом курсе, английский — только на