📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгСовременная прозаНе кормите и не трогайте пеликанов - Андрей Аствацатуров

Не кормите и не трогайте пеликанов - Андрей Аствацатуров

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 42 43 44 45 46 47 48 49 50 ... 67
Перейти на страницу:

Я сказал, что давно не заходил в министерство и не слыхал. Лугин и Никита Виссарионович дружно заржали. Отсмеявшись, Никита произнес:

– Без окон, без дверей полна горница… еврей!

И снова засмеялся, на этот раз другим смехом: мелким, дребезжащим, совершенно не сочетавшимся с его зычным громовым голосом. Взял из стакана шариковую ручку, толстую, как сигару, повертел ее в руках и вернул на место.

– То, что еврей, ладно, – смилостивился он. – Хотя тоже ничего хорошего. А вот то, что ты кавказской национальности… Скажут, что Никита Виссарионыч совсем уже… кого попало на работу берет. Портишь ты мне, друг ситный, статистику.

– Да я вообще-то русский…

Никита Виссарионович устало посмотрел на меня и махнул ладонью:

– Ой, помолчи лучше… Русский… – он повернулся к Лугину – тот сидел, по-прежнему глядя в пол. – Как думаешь, Лугин, портит он нам с тобой статистику?

Лугин поднял голову и неопределенно кивнул – лицо у него было красным. Я вдруг понял, что так дальше молча сидеть не могу, и сказал как можно более развязно:

– Зря вы его спрашиваете. Он тоже из наших.

– Чего? – Никита Виссарионович перевел на меня удивленный взгляд.

– Чего-чего… Того… – отрезал я. – У него дед – Финкельштейн, Соломон Яковлевич, матрос-большевик. Зимний брал. Вынес оттуда хрустальные сандалии с крыльями и золотой жезл. Я – серьезно… Это у них теперь семейные реликвии… Сам видел… Из поколения в поколение друг другу передают.

Все это было чистейшей правдой. Про штурм Зимнего я, конечно, ручаться не мог, но и жезл, и сандалии мне торжественно продемонстрировал Лугин-старший, когда я однажды к ним пришел.

Лугин стиснул зубы и погрозил мне кулаком. Его физиономия изменила цвет и из красной стала желтой.

– Ты мне этого не рассказывал, – Виссарионович перевел на Лугина тяжелый взгляд. – То, что Зимний твой дед штурмовал, – это хорошо. А вот что вынес…

– Он еще в вазу эрмитажную нагадил напоследок, – наябедничал я. – Типа в знак протеста против самодержавия. Знаете, зеленая такая, знаменитая… там, на втором этаже стои́т.

– Как это… “нагадил”? – удивился Никита Виссарионович.

– Ну, как евреи гадят… – я пожал плечами. – Будто вы не знаете. Обыкновенно. Представляете? В нашу русскую вазу. Привезенную из Греции.

Пока я говорил, Лугин сидел, изумленно открыв рот. Но он тут же пришел в себя и зашипел:

– Ты чего, Аствацатуров? Какая еще ваза? Слышь… Какая еще ваза?!

Каждую новую фразу он произносил гораздо громче предыдущей.

– Так, парни! А ну, тихо! – загремел Никита Виссарионович и в знак примирения показал нам ладони. Потом с укоризной в голосе обратился ко мне: – Ну вот как тебя такого на работу теперь брать, а? Видишь, какой ты?

Я улыбнулся и мотнул головой:

– Да вы чего?! Шуток, что ли, не понимаете?! Я ж пошутил, а вы поверили. Эх вы…

Лугин облегченно выдохнул и вяло улыбнулся. Никита Виссарионович на секунду замер, а потом громко загоготал, хлопнул ладонью по столу и стал показывать на меня пальцем.

– Гляди, а?! Разыграл, а? Артист! – он подмигнул Лугину.

Он снова взял из стакана толстую, похожую на сигару ручку, повертел ею, чиркнул на моем заявлении.

– Всё! Теперь – дуй в кадры! Лугин, покажешь ему где.

Когда мы вышли в тускло освещенный коридор, миновав строгую пожилую секретаршу, Лугин грязно выругался.

– Ну извини, Гриша, – сказал я. – Просто хотелось пошутить.

Он махнул рукой:

– Да ты тут вообще ни при чем. Чего он несет? Слушать противно. Еврей, нееврей, эллин – кого это сейчас волнует?

– Ладно, посланец богов, – сказал я, – не переживай.

– Здравствуйте, Алла Львовна, – Лугин кивнул проходящей мимо пожилой даме. – Чего он там знает про министерство? Колобок закатился за лобок. Цену себе набивает, благодетель хренов, чтоб мы стелились. В общем, ладно… Знаешь, где кадры?

Он остановился посреди коридора. Я кивнул и молча протянул ему руку.

– Сам найдешь? Слушай, в общем… – он замялся. – Стольник до послезавтра не одолжишь?

Я полез в карман.

– О господи, – он помотал ладонью. – Я ж забыл…

– Да ладно, – сказал я, доставая кошелек. – Заработал, как говорится. Держи. Может, двести?

– Да нет, – отмахнулся он. – Только стольник. Послезавтра верну. Просто деньги забыл, а после работы пивка хочется.

Захожу на кафедру. Бросить прощальный взгляд, спеть лебединую песнь, плюнуть на могилы, чтоб как следует запомнили. О, вот вы где все, боги олимпийские. Дина, надо же, охотница наша, новую прическу себе сделала, наверное, любовника завела. И эти вон сидят, будто к стульям приклеены. С заведующим точно здороваться не буду. Или, может, поздороваться? Все-таки делать что-то – проще, чем не делать. Я давно заметил, что неделание забирает куда больше сил. Обвожу помещение прощальным, как самому себе обещал, взглядом и почему-то чувствую, что всё это как будто впервые вижу и что встреча с этими людьми, конечно, приятна, но вовсе не обязательна и не существенна. Это помещение, где они сидят, мордами в книги и газеты, уже само по себе встреча, и других встреч не нужно. Раньше всё мне тут казалось нелепым, диким. Всё виделось несуразным сочетанием предметов. Деревянных, древесно-стружечных, пластиковых. А теперь, обнаружив низость обитателей, я вижу совсем другое – торжественную встречу великих времен. Вон – дореволюционные шкафы, сверху донизу набитые мудростью академиков, вон посреди – два ряда желтых советских столов, изувеченных тощими шариковыми ручками студентов. А вот – широкие пластиковые евроокна с видом на Неву. Время собралось, открылось здешней жизни, и я чувствую прилив счастья, хотя, возможно, и даже скорее всего, оно будет недолгим. Прежде здесь располагался будуар княгини и царил неспешный салонный разврат. Теперь о будуаре и о неспешном разврате тех лет ничто уже не напоминает. Сейчас всё это делают быстро, по-собачьи.

Дина поворачивает голову в мою сторону и машет мне рукой:

– Чай будешь?

– Спасибо! – Я иду к ее столу.

Дина смеется:

– “Спасибо, да” или “спасибо, нет”?

– Спасибо, нет.

Дина поднимается, подставляет щеку, и я с размаху ее целую.

Дине я всегда нравился. С того дня, как появился на кафедре. И она мне – тоже. Лицо правильным овалом. Крупные, подведенные черным глаза. Крепкое короткое туловище, могучие крестьянские груди. Какое-то недолгое время я провел в романтических мечтах о Дине, подглядывал за ней в столовой, пока не познакомился с ее грозным братом-спортсменом. Дина мне намекала, что грозный брат-спортсмен – не такой уж повод лишать себя счастливых минут, но я решил не рисковать. Тем более он мне понравился. Широкие плечи, бицепсы, трицепсы, гладкие, отполированные черты лица, несколько обобщенные, как у античных богов в европейских парках. Он был профессиональным спортсменом, подрабатывал как врач-массажист и еще неплохо играл на гитаре. Объяснил мне, как правильно отжиматься, и сказал между прочим, что благодаря отжиманиям пришел к Господу. Я удивился, возразил, ведь для этого требуются как минимум молитвы, бдения, посты, чтение священного писания, священные предметы, иконы, но он только рукой махнул и сказал, что так можно только запутаться. Лучше отжиматься, сообщил он, сразу смирению научаешься, сразу понимаешь, кто ты есть, где тебе предел положен. Книги, говорил он, можно читать хоть до бесконечности, толку никакого не будет. А с отжиманием так не выйдет. Где-то упрешься в границы возможного и больше, чем Бог дал, не отожмешься. Я тогда не нашелся, что возразить, и перевел разговор на другую тему.

1 ... 42 43 44 45 46 47 48 49 50 ... 67
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?