Смерть шута - Джорджет Хейер

– Ну что ж, я скажу тебе. Я не знаю, что он задумал. И я не знаю, с чем это связано. Мне важен сам факт – то, что это все правда. Остальное не так важно. Я приехал только затем, чтобы выяснить это. Вот и все.

Он повернулся к двери. Она крикнула ему вдогонку страшным, звериным голосом:

– Нет! Не уходи от меня ТАК! Я не могу ТАК!

– Я тоже не могу, – твердо отвечал он. – Но я смею надеяться, что смогу ТАК, когда немножко свыкнусь с той мыслью, что я один из отцовских бастардов-ублюдков.

– О нет, нет, не уходи, – шептала она, протягивая ему вслед руку, но Раймонд больше не обернулся.

Через минуту он уже сидел в седле и гнал свою лошадь прочь...

Это утро не было особенно добрым для домочадцев Пенхоллоу. Несмотря на все слухи, ходившие по людским комнатам и по кухне о страшной ссоре и драке Раймонда с отцом, члены семьи ничего не подозревали.

Однако, кроме этого безобразного события, было множество других причин, способных взбудоражить домочадцев. Вивьен, спустившаяся к завтраку в дурном настроении, умудрилась высказать присутствующим за столом Кларе, Конраду, Обри и Чармиэн столько острых замечаний о невыносимости их манер, нравственности, образа жизни и дурных привычек, что те просто онемели. Далее Вивьен обрушилась на самого Пенхоллоу, а в конце истерическим тоном заявила, что, если она в самое ближайшее время не уедет отсюда, то просто сойдет с ума!

В завершение этой гневной тирады она отвесила гадко захихикавшему Конраду звонкую оплеуху, после чего выбежала из комнаты, оставив свой завтрак нетронутым. Она скрылась в библиотеке, откуда не менее получаса доносились ее сдавленные рыдания; никому из домочадцев не хотелось идти туда успокаивать Вивьен из боязни напороться на новый скандал.

Этот всплеск всех страшно удивил, хотя все знали о ее вспыльчивости, поскольку она никогда раньше не позволяла себе забыться и потерять над собой всякий контроль. Все началось, казалось бы, с самой невинной вещи – Конрад положил свою использованную жирную тарелку на тарелку, предназначенную для Вивьен, вместо того чтобы сложить ее к грязной посуде на полку в сервант...

– Впрочем, можно ли ее обвинять? – заметил Обри. – Не так-то приятно обнаружить на собственной тарелочке следы чьей-то недоеденной яичницы. Наши близнецы, похоже, совершенно неспособны учитывать такие тонкости...

– Но чего ради потребовалось закатывать такую сцену?! – удивился Конрад. – Отставила бы мою тарелку в сторону, и дело с концом! Можно подумать, я ей положил живую кобру на блюдце...

– На вашем месте я не стала бы вообще обращать внимания на эти дерганья Вивьен! – сказала Клара. – Поймите, что у бедняжки достаточно своих собственных несчастий.

– Ты имеешь в виду Юджина в качестве главного несчастья ее жизни? – хохотнул Конрад.

– А может быть, она собирается завести ребенка? – прямолинейно осведомилась Чармиэн, установив оба крепких локтя на столе и глядя Кларе в глаза.

Клара потеребила нос и нерешительно ответила:

– Если хочешь знать, то мне она ничего не говорила определенного по этому поводу. Но с другой стороны, нельзя сказать, чтобы уж совсем ничего... Во всяком случае, ее раздражительность может быть именно от этого...

– Чармиэн, дорогая, – завел сладеньким голоском Обри. – Послушай, неужели ты намерена оставаться здесь еще всю неделю? Отец день ото дня становится все более щедр, а домочадцы – все более сердечны и ласковы, и я чувствую, что из-за отсутствия у меня гнездового инстинкта просто не могу ощутить себя здесь как дома!

– Вот и слава Богу! – злобно проговорил Конрад, вставая из-за стола. – Раз уж мы все здесь для тебя чужие, то зачем же мучить себя? Убирайся отсюда, и чем скорее, тем лучше!

– Нет уж, Конрад, прекрати, – мягко вмешалась Клара. – Отец твой в тяжелом состоянии, а тут еще Вивьен выдает такие эскапады, не надо нам лишних скандалов...

Естественно, ни у кого уже не оставалось надежд, что день рождения старика Пенхоллоу может пройти хотя бы относительно спокойно. Во-первых, Вивьен, как и ожидалось, продолжила свой приступ истерии, отрепетированный в библиотеке; во-вторых, сам Пенхоллоу, взвинченный дракой с Раймондом, давал всем прикурить больше обычного... К тому же бедняга Клей долго думал и наконец решил обратиться к отцу с прямой страстной просьбой, проведя перед тем несколько часов в прогулке по саду и заучивая речь наизусть... Но, как и следовало ожидать, речь эта только еще больше взбесила Пенхоллоу. Все сыновнее почтение и подхалимаж, заготовленные Клеем в мучительных раздумьях, так и не были озвучены, поскольку Пенхоллоу не дал ему произнести больше двух фраз. Сам вид бледного юноши, нервно передергивающего кадыком и похрустывающего пальцами, вызывал у Пенхоллоу отвращение. Он всегда старался навести страх-на своих сыновей, но горе было тому, кто не умел скрыть своего испуга... Пенхоллоу выказал весь свой дурной нрав, в самых грубых выражениях пиная Клея в самые чувствительные места, а под конец заявил, что подумает, какие еще меры необходимо принять, чтобы сделать из Клея образцового члена семьи Пенхоллоу...

Выйдя из комнаты отца совершенно раздерганным, Клей кинулся в объятия проходившей мимо Чармиэн, надеясь получить хоть какое-то утешение. Чармиэн отвела его в сад поговорить, но, поскольку ее методы утешения не включали в себя откровенной лести, Клею ее советы не понравились и он ушел, страшно обиженный, что его так никто и не похвалил.

Он направился к матери и уж там излил душу вволю, доведя бедную женщину до состояния, близкого к панике при пожаре...

После очередной бессонной ночи Фейт спустилась вниз весьма поздно. В доме было полно людей, но ей ни с кем не хотелось говорить. Ей хотелось тишины и покоя. Но в одной комнате Юджин что-то писал, громко насвистывая, в другой шел спор о литературе между Обри и Чармиэн, а в библиотеке сидела и нервно курила Вивьен.

Приехавшая Майра, жена Ингрэма, небрежно поинтересовалась, каковы планы насчет проведения дня рождения папаши Пенхоллоу. Всё, что не касалось ее собственного дома, в принципе было ей совершенно безразлично.

– А как поживает сам хозяин? Надеюсь, как всегда, полон энергии? Я всегда говорила, что он ещё нас всех тут переживет! Он так всем интересуется, во всем участвует!

Фейт просто затряслась от таких слов, а Клара спокойно заметила, что это правда и что доктору Лифтону нельзя верить. Она добавила, что знает своего брата гораздо больше времени, чем Лифтон, и может поручиться за его отменное здоровье. Фейт не смогла сдержаться:

– Если бы он не пил столько! Доктор Лифтон говорил мне лично, что ни один организм не может долго сопротивляться таким дозам!

– Ах, вот как? – заметила Клара, не меняясь в лице и не поднимая глаз от вязания. – В любом случае, время покажет, милая.

Фейт вышла в сад, стеная, что у нее раскалывается голова. Перспектива провести с Пенхоллоу еще несколько лет привела ее в отчаяние. Вид у нее был затравленный и мысли самые мрачные... Рядом разговаривали на повышенных тонах близнецы, отпуская очередные насмешки в адрес Обри, и если Кларе это было нипочем, то на нервы Фейт действовало, как капли расплавленного свинца на голову... Теперь, когда в добавление ко всему Лавли предала ее, в доме появился Обри, а Пенхоллоу совсем спятил, все чаще являлось к ней райское видение маленькой квартирки, которую она сняла бы в Лондоне, как только все ее муки закончатся со смертью Адама. Она боялась только одного – что все это придет слишком поздно, когда она уже будет стара и не сможет получить от этого никакого удовольствия...