Курок - Пенелопа Дуглас

Она наклоняется и щекочет мою шею. Тихо засмеявшись, я отворачиваюсь и убираю ее руку от себя.

– Он пришел посмотреть выступление моей балетной труппы, – продолжает она. – Твой отец часто у нас бывал, и я видела, как он наблюдает за мной из зала. Все остальные девочки мне завидовали, потому что я стала получать цветы и подарки, которых никогда раньше не получала. Он называл меня своей маленькой принцессой. Иногда я мечтала, что он заберет меня домой, сделает своей маленькой девочкой и будет заботиться обо мне. И мне больше не придется жить в том холодном театре, где почти нечего есть.

На мгновение мама отводит взгляд, ее улыбка меркнет. Я знаю, что она была совсем молодая, когда вышла замуж за отца. И слышу, как люди шепчутся, узнав, что у нее есть одиннадцатилетний сын.

– А однажды ночью за мной приехала большая черная машина. Мне сказали надеть свой самый красивый костюм, сделали макияж, прическу, и я покинула театр. Меня отвезли в его дом в пригороде Москвы. Он попросил, чтобы я для него станцевала. – Ее лицо опять озаряется. Снова наклонившись, она шепчет мне на ухо, словно рассказывает какой-то секрет: – И я станцевала. Я кружилась и делала прыжки на мраморном полу холла с огромными люстрами, будто очутившись в сказке. Он разрешил мне съесть торт и выпить шампанское.

Мать проводит одним пальцем по моему животу и накрывает его ладонью, отчего волоски на теле встают дыбом. Это приятно.

– Когда я уснула, – продолжает она, глядя на ласкающую меня руку, – то не могла вспомнить, как оказалась в кровати. В его кровати. – Затерявшись в воспоминаниях, мама смотрит в пространство. – Не уверена, в какой момент я проснулась. Может, задремала всего на несколько секунд, но, открыв глаза, я увидела, что он снимает с меня костюм… раздевает мое маленькое тело… срывает мои лосины и чешки.

Я замираю, слушая ее. С одной стороны, меня это удивляет, с другой – нет. Прежде я этой истории не слышал. Однако мой отец известен своими кошмарными поступками.

– Испугавшись, я начала плакать и кричать, пока он покрывал меня поцелуями и сильно кусал. А когда твой отец стянул мои трусики и резко вошел в меня, я… – Мать тяжело дышала, до сих пор находясь во власти воспоминаний. – Мне понравилось, Дэймон. Мне это понравилось.

Знаю, о чем она говорит. Что он с ней делал. Я уже видел это раньше.

Но ей тогда было тринадцать. В ее городской балетной студии учатся тринадцатилетние девочки. Я не могу представить, чтобы кто-то из них…

– Мне нравилось, что он взял меня силой. Теперь я стала большой девочкой. Он был гораздо грубее некоторых мужчин, которые трахали других танцовщиц, когда я подглядывала за ними в театре. Так делают настоящие мужчины. Они подчиняют. Они сильные и берут свое, Дэймон.

Мать смотрит на меня, и тут я понимаю, что ее пальцы скользят по моим пижамным штанам.

– И тебе пора начинать практиковаться.

Просунув руку мне в брюки, она берет меня и начинает гладить.

Извиваясь, я трясу головой и пытаюсь отстраниться.

– Ш-ш-ш, все в порядке, – воркует мать, целуя уголок моего рта и быстрее двигая рукой. – Чувствуешь, малыш? Он становится твердым. Это значит, что тебе нравится. Тебе нравится то, что делает мамочка.

Нет, не нравится. Она не должна так делать. Она не…

Оцепенев, я зажмуриваюсь. В нем пульсирует кровь, и он поднимается.

Нет, нет, нет, нет… Я не хочу этого. Мне хочется уйти. Я хочу уйти.

– Наслаждайся, малыш. Просто получай удовольствие. – Мать осыпает легкими поцелуями мой рот и лицо, продолжая меня гладить.

– Ты ведь сильный мужчина, а сильные мужчины получают столько женщин, сколько захотят, чтобы им было хорошо.

Я не хочу… Я не хочу…

Закрыв глаза, я испускаю стон. Нет, нет, нет…

Подхватив мыло с полки, я намыливаю грудь, живот, а потом член, чтобы очистить его. Насколько возможно.

В тот раз мать впервые так ко мне притронулась. Это был первый случай, вылившийся в годы грязи.

Горло сдавило от подступившей рвоты. Понурив плечи, я старался сжаться, стать как можно меньше. Чувство давнишнее, но до боли знакомое. Из-за него я прятался в фонтане. В лабиринте. В душевых и шкафах. Ведь если меня никто не увидит, то и стыд мой не заметят.

«Ее больше нет, – сказал я себе. – Она больше ничего от меня не получит. Никто не получит».

Однако оглядываясь на минувшие годы, я понял, что это началось гораздо раньше той ночи. Мать принимала душ вместе со мной даже после того, как я подрос и уже мог купаться самостоятельно. Она мыла меня, вытирала, оставалась в комнате, пока я одевался или раздевался.

На протяжении месяцев она испробовала на мне все, на что были способны ее руки и рот, и в итоге, придя однажды ночью в мою комнату…

Раньше я хвастал, что в первый раз переспал с женщиной в двенадцать лет, упиваясь тем, как другие парни либо не верили мне, либо считали счастливчиком, из-за всех шлюх, которых отец держал в нашем доме. Но я всегда говорил правду.

Отец должен был знать о происходящем. Хотя, по его мнению, это сделало меня мужчиной.

К тому же его не назовешь противником насилия над детьми. Учитывая то, какой юной была моя мать при их первой встрече.

Ополоснувшись, я выключил воду, схватил полотенце и вытерся. Затем обернул его вокруг бедер, вышел из душа, направился к зеркалу и смахнул с него конденсат.

Я смотрел на свои глаза – чуть темнее, чем у нее, – и такие же черные волосы. Щетина уже покрыла челюсть, поэтому я взял свою опасную бритву и промыл под струей воды.

Что чувствовала Уинтер, когда думала обо мне? Была ли ее злость настолько всеобъемлющей, что заглушала все остальное?

Он попросил, чтобы она станцевала для него.

Отец попросил ее станцевать для него, как я попросил Уинтер.

Он наблюдал за матерью так же, как я наблюдал за Уинтер.

Означало ли это, что в школе я сделал с Уинтер то же, что мой отец сделал с матерью? Подготовил ее для себя?

Я заглянул в глаза своему отражению.

Всем известный, но позабытый секрет жизни состоял в том, что мы не одиноки. Люди считают себя уникальными. Первопроходцами.

Никто не переживал то, что пережил я.

Никто другой не испытывал таких чувств.

Никто не знает, каково быть на моем месте.

С испытаниями, выпавшими на мою долю, еще никто не сталкивался, верно?

Все это самообман, ведь мы считаем себя особенными. Иначе обесценим привилегию на страдания, если узнаем, что наша жизнь не настолько уж незаурядна. Этот секрет я хранил в памяти и использовал, чтобы трезво смотреть на вещи и не утонуть в дерьме, переполнявшем мою голову, однако сейчас…