Проблема Спинозы - Ирвин Д. Ялом

— Все это бессмыслица какая-то, — возразил Габриель. — Потеря родителей — не объяснение. Я жил в той же семье, страдал от тех же утрат — и я не думаю так, как Бенто. Я хочу быть евреем. Я хочу иметь жену и семью.

— И когда это ты слышал, — подхватил Бенто, — чтобы я говорил, что семья не важна? Я совершенно счастлив за тебя, Габриель. Мне нравится думать, что у тебя будет своя семья. И мне очень больно при мысли о том, что я никогда не увижу твоих детей.

— Вот именно, ты любишь мысли, а не людей! — вмешалась Ребекка. — Может быть, это из-за того, как отец тебя воспитывал. Помнишь медовую доску?

Бенто кивнул.

— Чего-чего? — непонимающе протянул Габриель.

— Когда Бенто был совсем маленький — года три- четыре, точно не помню, — отец начал учить его читать очень странным способом. Позже он рассказал мне, что это была обычная уловка учителей сотни лет назад. Он дал Бенто доску, на которой был выписан весь алфавит, и намазал ее медом. А потом велел Бенто слизать весь мед. Отец думал, что это поможет Бенто полюбить буквы иврита и еврейский язык. Может быть, у него получилось слишком хорошо, — пояснила Ребекка и продолжила, обращаясь к Бенто: — Может быть, потому-то книги и мысли ты любишь больше, чем людей.

Бенто замешкался с ответом. Что бы он ни сказал, это только ухудшило бы дело. Ни его сестра, ни брат не могли раскрыться разумом для его идей — и, вероятно, оно и к лучшему, в конечном счете. Если бы ему удалось помочь им вникнуть в проблему слепого повиновения авторитету рабби, то их надежда на счастье в браке и своей общине оказалась бы под угрозой гибели. Ему придется покинуть их без благословения с их стороны.

— Я понимаю, что ты сердишься на меня, Ребекка, и ты тоже, Габриель. И когда я смотрю на дело с вашей точки зрения, то понимаю, почему. Но вы не можете увидеть его с моей точки зрения, и меня печалит то, что нам придется расстаться без понимания. Пусть в этом и мало утешения, но мои прощальные слова таковы: обещаю вам, что стану жить праведной жизнью и следовать слову Торы, любя других людей, не причиняя вреда, следуя путем добродетели и направляя свои мысли к нашему бесконечному и вечному Богу.

Но Ребекка его не слушала. Она еще не выговорилась до конца.

— Подумай о нашем отце, Бенто. Он покоится не рядом со своими женами — ни с нашей матерью, ни с Эстер. Он лежит в священной земле рядом с самыми святыми из мужчин. Он спит вечным сном, почитаемый за свою преданность синагоге и нашему закону. Наш отец знал о неминуемом пришествии мессии и о бессмертии души. Подумай, подумай только, какие чувства вызвал бы у него его сын, Барух! Подумай о том, что он чувствует, ибо дух его не умер. Он парит над нами, он видит, он знает о ереси своего любимого сына. Он сейчас проклинает тебя!

Бенто не сумел сдержаться:

— Ты делаешь именно то, что делают рабби и школяры! И именно в этом мы с ними расходимся. Все вы с такой уверенностью утверждаете, что отец смотрит на меня и проклинает меня. Откуда берется ваша уверенность? Не из Торы! Я знаю ее наизусть, и в ней нет об этом ни слова. Нет совершенно никаких доказательств для ваших утверждений о том, что делает дух нашего отца. Я понимаю, ты наслушалась этих сказок от наших раввинов, но неужели вы не видите, как это служит их целям? Они властвуют над нами благодаря страху и надежде: страху перед тем, что случится после смерти, и надежде на то, что если мы будем жить каким-то особенным образом — таким, который идет на пользу конгрегации и поддержанию авторитета раввинов, — то будем наслаждаться блаженной жизнью в грядущем мире!

Ребекка зажала уши ладонями, но Бенто заговорил еще громче:

— Говорю тебе, когда тело умирает, умирает и душа. Нет никакого грядущего мира. Я не позволю раввинам или кому бы то ни было еще запрещать мне мыслить, ибо только через разум мы можем познать Бога, и эти поиски — единственный настоящий источник благочестия в жизни!

Ребекка встала, готовая уйти. Она близко подошла к Бенто и заглянула ему в глаза.

— Я люблю тебя, потому что ты когда-то был частью моей семьи, — и обняла его. — А теперь, — она сильно ударила его по щеке, — я тебя ненавижу!

Она ухватила Габриеля за руку и потащила прочь из комнаты.

На следующее утро, пока Альфред стоял в библиотечной очереди за книгой Спинозы, в его памяти возник приснившийся прошлой ночью сон. Я гуляю по лесу с Фридрихом, и мы разговариваем. Внезапно он исчезает. я оказываюсь один и прохожу мимо других людей, которые, похоже, меня не видят. Ячувствую себя невидимкой. Меня никто не замечает. Потом в лесу темнеет. Мне страшно. Это все, что он мог вспомнить. Продолжение было, он знал, но не сумел вытащить его из памяти. «Странно, — подумал он, — как неуловимы бывают сны». На самом деле он вообще не помнил, что ему что-то снилось, пока этот обрывок не всплыл внезапно в его мыслях. Должно быть, воспоминание о нем было вызвано связью между Спинозой и Фридрихом. И вот он стоит в очереди, чтобы взять «Богослов- ско-политический трактат» Спинозы, который Фридрих предложил ему прочесть перед тем, как браться за «Этику»… Как странно, что Фридрих так часто приходит ему на ум — в конце концов, они же встречались всего дважды… Нет, это не совсем верно. Фридрих знал его ребенком. Возможно, дело просто в уникальной, необыкновенно личной природе их разговоров…

Когда Альфред пришел в редакцию, Эккарт еще не объявился. В этом не было ничего необычного, поскольку Дитрих мертвецки напивался каждый вечер и в утренние часы появлялся на работе нерегулярно. Альфред начал просматривать предисловие к книге Спинозы, в котором автор описывал то, что был намерен доказать. Да, с чтением этой книги у него проблем не будет: язык Спинозы был кристально ясным. Фридрих оказался прав, это ошибка — начинать с «Этики». Первая же страница завладела вниманием Альфреда: «Страх есть причина, благодаря которой суеверие возникает, сохраняется и поддерживается»[79], прочел он. И далее: «Люди, которые без меры желают чего-нибудь сомнительного, и… обращаются к божественной помощи больше всего именно тогда, когда они находятся в опасности и не умеют сами себе помочь. Тут они дают обеты и проливают женские слезы». Как мог такое написать еврей XVII столетия?! Ведь это же слова немца XX века!

Следующая страница описывала, как «было употреблено огромное старание обставить религию, истинную или ложную, обрядами и церемониями… Они считают за грех рассуждать о религии и мысль каждого подавляют такой массой предрассудков, что ни одного уголка в душе не остается здравому рассудку даже для сомнения». Восхитительно! И этим дело не кончилось! Далее Спиноза говорил о религии как о завесе для «нелепых тайн», привлекающей людей, «которые прямо презирают рассудок, отвергают разум и чураются его». Альфред ахнул. Глаза его округлились.

Евреи как «богоизбранный народ»? Чушь! — писал Спиноза. Вдохновенное и честное прочтение закона Моисеева, настаивал Спиноза, обнаруживает, что Бог оказал евреям милость лишь тем, что избрал для них тонкую полоску земли, где они могли жить в мире.