Проблема Спинозы - Ирвин Д. Ялом

Херемы в еврейской общине Амстердама XVII века были обычным делом. Каждые несколько месяцев объявляли какой-нибудь херем, и любой взрослый еврей их повидал на своем веку немало. Но огромная толпа, собравшаяся 27 июля, предвкушала необычный херем. Семейство Спиноза было хорошо известно каждому амстердамскому еврею: отец Баруха и его дядя Авраам часто исполняли свои обязанности в махамаде[83]— правлении синагоги, и оба они были похоронены на самом священном участке кладбищенской земли. Как известно, впадение в немилость именно самых высокопоставленных лиц всегда возбуждает толпу более всего: темная сторона восхищения — это зависть, объединенная с недовольством собственной ординарностью.

Имеющий древнее происхождение, обычай херема был впервые описан во II веке до рождества Христова, в книге «Мишна» — самом раннем рукописном сборнике устных раввинистических традиций. Систематическое перечисление грехов, наказываемых херемом, было создано в XV веке рабби Иосефом бен Эфраимом Каро и опубликовано в его пользовавшейся немалым авторитетом книге «Шулхан Арух» («Накрытый стол»), которая широко печаталась и была хорошо известна амстердамским евреям XVII века. Рабби Каро перечислял длинный ряд прегрешений, навлекающих херем, включая азартные игры, плотский грех, неуплату долгов, публичное оскорбление членов общины, вступление в брак без согласия родителей, двоеженство или супружескую измену, неповиновение решениям махамада, неуважение к раввину, участие в богословских дискуссиях с иноверцами, отрицание законности устных раввинистических традиций и сомнения в бессмертии души или божественности природы Торы.

И не только сама личность, которую ожидал херем, и причины его наложения возбуждали любопытство толпы; ходили слухи о крайней суровости будущего наказания. Большинство херемов были мягкими общественными порицаниями, приводившими к штрафу или отлучению на несколько дней либо недель. В более серьезных случаях, когда речь шла о святотатстве, приговор провозглашал более долгие сроки — в одном случае даже И лет. Однако восстановление в правах всегда было возможно, если человек изъявлял готовность покаяться и принять предписанное наказание — как правило, большой штраф или, как в случае бесславного Уриеля да Косты, публичную порку. Но во дни, предшествовавшие 27 июля 1656 года, вся община говорила о хереме беспрецедентной суровости.

В соответствии с обычаем херема внутренние помещения синагоги были освещены только свечами из черного воска; семь из них горели в большой висячей люстре, а еще двенадцать — в боковых стенных нишах. Рабби Мортейра и его помощник, рабби Абоаб, стояли бок о бок на биме перед Святым Ковчегом, а по бокам от них расположились шестеро парнассим. Сосредоточенно дождавшись, пока конгрегация притихла, рабби Мортейра высоко поднял перед собой свиток, написанный на иврите, и, не приветствуя собравшихся и не произнося вступительной речи, стал зачитывать своим гулким голосом его содержание. Большая часть конгрегации слушала его молча. Те немногие, кто понимал устный иврит, шептали португальский перевод своим соседям, которые, в свою очередь, передавали сказанное по рядам. К тому времени, как рабби Мортейра закончил чтение, настроение конгрегации стало сумрачным, почти угрюмым.

Рабби Мортейра сделал два шага назад, а рабби Абоаб выступил вперед и начал переводить текст херема с иврита, слово за словом, на португальский:

— Члены махамада доводят до вашего сведения, что, узнав с некоторых пор о дурном образе мыслей и действий Баруха де Эспинозы, они старались совлечь его с дурных путей различными средствами и уговорами. Но так как все это ни к чему не повело, а, напротив того, с каждым днем приходили все новые и новые сведения об ужасной ереси, исповедуемой и проповедуемой им, и об ужасных поступках, им совершаемых, и так как все это было удостоверено показаниями свидетелей, которые изложили и подтвердили все обвинения в присутствии означенного Эспинозы, достаточно изобличив его при этом, то по обсуждении всего сказанного в присутствии господ хахамов решено было с согласия последних, что означенный Эспиноза должен быть отлучен и отделен от народа Израилева.

Ужасная ересь? Дурные пути? Ужасные поступки?! Конгрегация загудела. Ошеломленные люди вглядывались в лица друг друга. Многие знали Баруха Спинозу всю его жизнь. Большинство восхищались им, и никто не слышал о его вовлеченности в какие-либо злодеяния, чудовищные поступки или омерзительные ереси. Рабби Абоаб продолжил:

— По произволению ангелов и приговору святых мы отлучаем, отделяем и предаем осуждению и проклятию Баруха Эспинозу с согласия синагогального трибунала и всей этой святой общины перед священными книгами Торы с шестьюстами тринадцатью предписаниями, в них написанными, — тому проклятию, которым Иисус Навин проклял Иерихон, которое Елисей изрек над отроками, и всем тем проклятиям, которые написаны в книге законов.

Стоя в мужской половине конгрегации, Габриель поискал глазами среди женской половины Ребекку, пытаясь оценить ее реакцию на яростное проклятие, предававшее анафеме их брата. Габриелю и прежде случалось присутствовать при провозглашении херема, но ни один из них не отличался такой жестокостью. Потом все стало еще хуже.

Рабби Абоаб продолжал читать:

— Да будет он проклят и днем и ночью, да будет проклят, когда ложится и встает; да будет проклят и при выходе и при входе! Да не простит ему Адонай, да разразится его гнев и его мщение над человеком сим, и да тяготеют над ним все проклятия, написанные в книге законов! Да сотрет Адонай имя его под небом и да предаст его злу, отделив от всех колен Израилевых со всеми небесными проклятиями, написанными в книге законов! Вы же, твердо держащиеся Адоная, нашего бога, все вы ныне да здравствуйте!

Когда рабби Абоаб отступил, рабби Мортейра снова шагнул вперед и обжег взглядом конгрегацию, словно стараясь взглянуть в глаза каждому ее члену, а потом медленно, подчеркивая каждый слог, провозгласил отлучение:

— Предупреждаем вас, что никто не должен говорить с ним ни устно, ни письменно, ни оказывать ему какие-либо услуги, ни проживать с ним под одной крышей, ни стоять от него ближе, чем на четыре локтя, ни читать ничего, им составленного или написанного!

Рабби Мортейра кивнул рабби Абоабу. Раввины молча взялись под руки и, ступая в ногу, сошли с бимы. Затем в сопровождении шести членов парнассим они прошагали по проходу и вышли из синагоги. Конгрегация разразилась грубыми криками. Никто не говорил о раскаянии или пересмотре приговора. Похоже, каждый член конгрегации понял значение слов рабби. Этот херем объявлен навсегда.

По мере того как шли недели, Альфред постепенно изменил свое мнение о назначенной ему роли. Перестав быть тягостной обязанностью, теперь она стала великолепной возможностью, ролью идеальной для того, чтобы оказывать широкое влияние на судьбу фатерлянда. Партия все еще была мала, но Альфред понимал, что это — партия будущего.

Гитлер жил в маленькой квартирке неподалеку от редакции и почти ежедневно навещал Эккарта, который наставлял своего протеже, оттачивая его антисемитизм, расширяя его политическое видение и знакомя его с известными представителями правого политического крыла Германии. Через три года Гитлер посвятит второй том «Моей борьбы» Дитеру Эккарту — «человеку, который посвятил свою жизнь пробуждению нашего народа своими писаниями, своими мыслями, своими деяниями». Альфред тоже часто виделся с Гитлером, всегда во второй половине дня или вечером, поскольку Гитлер бодрствовал далеко за полночь и спал до полудня. Они беседовали, гуляли, бродили по художественным галереям и музеям.