Камея из Ватикана - Татьяна Устинова

Саша дернула Тонечку за локон и подбородком показала на хозяина.

– Что вы делаете? – послушно спросила та.

– Здесь у тети в стене тайник, – не оборачиваясь и продолжая ковырять, сообщил Федор. – На самом деле открывается очень просто, можно отверткой подцепить или тонкой ножовкой. Но тетя очень гордилась, что у нее есть собственный тайник!..

Тонечка подошла, взгромоздилась на диван и стала смотреть ему под руку. Саша тоже подошла и уставилась.

– Видите, здесь выемка по размеру картины? А вот там замок, как раз где крючок. Ключом, конечно, удобней, но он, по всей видимости, пропал…

Еще одно движение, Федор Петрович подвел металлическую пластину под выемку, и стена словно вдвинулась внутрь! Открылся небольшой, в две ладони, абсолютно пустой ящичек.

– Ну вот, – сказал Федор Петрович. – Так я и думал.

Сунул руку в ящичек и пошарил.

– Я механизм несколько раз чинил, его заедает, – сообщил он. – Средневековая штука, а до сих пор работает. Хоть и со скрипом.

– Какая штука… средневековая? – не поняла Тонечка. – Стена? Или сейф?

– Да это не сейф, а именно тайник! – Федор Петрович бросил инструменты на пол, обеими ладонями надавил на панель, и она стала на место.

Внутри на самом деле слабо проскрежетало.

– А что там было? – спросила Саша.

– Сокровище. – Федор улыбнулся. – Пойдемте, и вы зададите мне все ваши вопросы, а я постараюсь на них ответить.

– Вот чучело! – воскликнула Тонечка. – Мясо достала, а слоеное тесто забыла! Я же хотела Родиону «язычки» испечь. Я побегу выну, а то оно не успеет разморозиться!..

И опрометью бросилась вон.

Саша Шумакова, не ожидавшая такого вероломства, немного растерялась.

– Я вас раздражаю? – спросил Федор Батюшков. – Вы ко мне как-то… переменились.

Она пожала плечами. Ей было неловко.

И выражения-то какие, выражения!.. Вы ко мне переменились, поди ж ты!..

– Я вас совсем не знаю, – в конце концов сказала она. – Мне показалось, что смерть Лидии Ивановны вас огорчила, и я сочувствовала вам.

Он кивнул:

– А потом?

– А потом начались камеи из Ватикана, музеи Рубенса и жизнь в Голландии.

– И… что?

– Да ведь это просто… выдумки.

Ей-богу, она обрадовалась бы, если б Федор тут же согласился, что навыдумывал лишнего из желания произвести впечатление, как ученик шестого класса на вожатую отряда!..

Но он поправил очки, посмотрел на нее с сожалением и объявил, что ничего не выдумывал, а верить или не верить – это ее выбор.

– Как я могу вам верить, если вы врете все время!

– С чего вы взяли?

– Как – с чего? – не поняла Саша. – Вы сторожите половину леса на Волге, катаетесь на мотоцикле с коляской, запираете незнакомых людей у себя на участке, и ваша мама утверждает, что вы не в себе! Потом оказывается, что вы жили в Риме и ходили на папские приемы. И как это возможно?

– Вам видней, конечно. – Он собрал с пола железяки и сунул на этажерку. Саша проводила инструменты глазами – вот интересно, почему ни один мужчина не способен положить что-то туда, откуда взял?! – Антонина убеждена, что здесь было убийство. Я же не считаю ее поэтому… ненормальной. Вы идете или остаетесь?

Саша большими шагами вышла на крыльцо и двинулась по дорожке. Федор закрыл дверь, подпер ее лопатой и догнал Сашу.

– Вы часто здесь бываете?

– Я была один раз. Давно.

– А ваша… деятельная подруга?

– По-моему, тоже. Мы с ней только в понедельник познакомились.

Федор Петрович удивился:

– Впечатление такое, что вы знаете друг друга всю жизнь!.. Это отдельное женское умение – находить себе подруг?

– Я очень много работаю, – отчеканила Саша. – И все время занята. Подруг у меня… немного.

– Все-таки я вас раздражаю.

…Ты мне нравишься, подумала Саша, вот какая неприятность. Ты мне понравился еще в сторожке, когда сидел у стены на кухне, вытянув ноги!.. А сегодня утром понравился еще больше! И меня это сердит, потому что ты несешь бог знает что, а держишься при этом как принц крови и нравишься мне все больше.

…И всякие мысли лезут в голову! Непристойные – какой ужас! – и очень соблазнительные. А что, если бы все было не так, и мы встретились не в Дождеве посреди карантина, а в Москве, и пошли бы вместе… куда бы нам сходить там, в Москве… допустим, на выставку картин, а потом к тебе домой под предлогом еще каких-нибудь картин, хотя мы оба знали бы, что это просто предлог, и ждали бы продолжения, и сначала все было бы неловко, а потом – отлично, от души. И мы договорились бы встретиться уже вечером, и весь день я думала бы только о тебе и о продолжении.

И Тонечка хороша! У меня, говорит, тесто не поставлено! С чего она взяла, что они должны остаться наедине?!

Все равно ничего не выйдет.

Иногда – очень редко! – хочется чего-то настоящего. И никогда не получается.

Как только они зашли в Тонечкин дом, та сразу объявила, что сейчас будет кофе, – до мяса и «язычков» еще далеко, а есть уже хочется.

Сверху прискакал Родион, за ним, кажется, на попе по ступенькам съехала маленькая собака породы пражский крысарик.

Тонечка велела ему принести свои рисунки и дров к печке.

– Сначала можно рисунки, – добавила она, подумав. – Саш, пойдемте все на террасу, сегодня на улице отлично. Где мой «позорный волк»?..

Она нацепила жилетку странного меха, кое-где вылезающего клоками, наставила на поднос чашек, тарелок, салфеток и прочего и вручила Федору Петровичу.

– Вынесите, пожалуйста.

Потом моментально нарезала хлеб толстыми ломтями, ветчину прозрачными лепестками, а сыр – маленькими кубиками. Все вместе выглядело так аппетитно, что Федор моментально вспомнил, что не ел со вчерашнего дня.

– А чай? – спросил Родион. – Может, самовар?

– Самовар долго. Я тебе чай уже заварила.

Мальчишка не любил кофе, зато страстно любил чай – любой, лишь бы много. Черный, зеленый, с яблоками, с сушеной малиной, с мятой, с лимоном, со смородиновым листом – так заваривала бабушка Марина, Марина Тимофеевна, Тонечкина мама…

Они уселись на террасе: оживленная Тонечка, грустная Саша, задумчивый Федор Петрович и Родион, полный энтузиазма и предвкушений.

Федор Петрович долго рассматривал портреты Лидии Ивановны, а потом сказал Родиону то, что все взрослые говорили ему в последнее время:

– У тебя талант. Ты должен учиться.

– Я собираюсь в Суриковское, – откликнулся Родион, уминая хлеб с ветчиной.