Убойная марка - Иоанна Хмелевская

— Прошло уже две недели, — напомнил мне Януш. — Времени достаточно, чтобы перевезти в Варшаву всю мебель Фялковских, а не только монеты.

— Так ведь он был в Дрездене. Гражинка свидетель.

— Не сидели же они рядышком все время.

У парня было достаточно времени для того, чтобы и в Болеславец съездить, и в Варшаву. И если он раздобыл такие ценности, должен же был как-то позаботиться об их сохранности.

Как бы я поступила на его месте? Конечно, попыталась бы получше спрятать награбленное.

И не обязательно в своём доме. Ведь он не мог не считаться с тем, что тоже окажется под подозрением. Значит, спрятал. Интересно, где?

Не хватало ещё, чтобы я начала придумывать тайник для Патрика. Да пропади он пропадом, этот Патрик! Пусть его проверят и, если виноват, — накажут, чтобы Гражинка стряхнула с себя ещё одну жизненную неудачу и с новыми силами принялась за ремонт своей подразвалившейся жизни.

А я ей помогу.

И я сразу набрала номер Гражинкиного мобильника. Та извинилась, что не может сейчас со мной говорить, она в гостях у тётки. Тогда я позвонила Аните, чтобы посоветоваться. У той все телефоны оказались выключенными Мне ещё хотелось связаться по телефону с сотней приятелей и приятельниц, чтобы выяснить, как поступать в случаях, когда имеется наследство и нет наследника. Очень хотелось позвонить также пану Петшаку, а ещё в комендатуру городка Болеславца. Зачем, зачем… Может, выразить им сочувствие, а может, убедиться, что мой болгарский блочек лежит у них в целости и сохранности. И в результате я никому не позвонила. Это проклятое письмо меня в могилу сведёт! Подумаешь, немного потревожу людей, порасспрашиваю.

Нет, не буду, ну их.

Того Пана я встретила в филателистическом магазине на Новом Свете.

В магазин я поехала главным образом из-за того, чтобы избежать встречи с Гражинкой. Вернее, с корректурой, которую та должна была привезти. Совершенно не было настроения заниматься работой. Видимо, несколько дней расследовательской работы совершенно выбили из головы желание заниматься творческой.

К тому же после вчерашних размышлений я пришла к выводу не информировать несчастную девушку о сгущающихся тучах над её Патриком, не подкладывать ей отраву кусочками, лучше уж сразу вывалить на неё все, что накопилось у следователей против её любимого. Рухнет намечавшееся счастье Гражины… Пусть пока не знает всего, потом уж примусь выкапывать её из-под развалин, все равно это предстоит. Лучше уж все сразу: и обрушить на её голову страшную весть о виновности Патрика, и облегчать её страдания, и изыскивать способы, как помочь Патрику. А пока.., пусть уж этого Патрика поймают, пусть совсем не останется надежды, все лучше, чем эта вечная неуверенность.

Увидев меня, Тот Пан явно обрадовался — Извольте убедиться, как из сплетён можно соорудить целую пирамиду, — живо проговорил он. — Тетрадрахма, только вот интересно какая, Древней Греции или Александра Македонского?

Теперь польские редкости: динар, или денарий (как пани будет угодно), нашего короля Локотка? Представьте, Локоток настоящий, а вот с денарием Кривоустого целая драма! Но ведь был же! Да я и сам не поверил бы, что у провинциального, никому не известного нумизмата могли храниться такие потрясающие раритеты.

А вот с другим польским королём ещё не до конца выяснено, был вроде бы денарий Кривоустого, но это пока неточно…

Он тараторил, захлёбываясь от восторга, я же пыталась вспомнить…

— ..иуда, тетрадрахма Лизимарха, — вырвалось у меня. Нумизмат не помнил себя от счастья. Такой раритет!

— Значит, уже выяснилось? Да рассказывайте же!

Я охладила его восторг.

— Далеко не все, и вообще я не могу беседовать стоя. Нужно бы присесть. Тут близко бар…

Нет, он для стоячих. Тогда пошли в кафе, тоже недалеко. Да пошли же! Вы сообщили мне очень интересные вещи, не терпится скорее услышать остальное.

— Межвоенное двадцатилетие подтвердилось, — по дороге торопливо рассказывал нумизмат.

— Ох, подождите, больше не выдержу, ноги подкашиваются.

Наконец мне удалось дотянуть Того Пана до стула и плюхнуться на него.

— Меня удивляет, — безостановочно сыпал, как из мешка горохом, Тот Пан, — что брактеат Яксы с Копаницы вёл себя самым странным образом: то появлялся, то снова исчезал. Остальное же — очень интересные вещи, только довольно бестолково подобраны. Системы нет, наверное, покупал, что подворачивалось под руку, надеясь систематизировать впоследствии. Большинство монет не в лучшем состоянии.

И все равно коллекция ценная, целое состояние.

— Да откуда вы все это узнали? — удивлялась я. — Выходит, кто-то видел коллекцию пана Хенрика?

— А я разве пани не сказал? Видел, конечно, видел пан Гулемский. Тот мужчина, что рассматривал коллекцию пана Фялковского, помните, вы мне рассказывали, «не толстый, не тощий, не лысый, не рыжий…».

— Так это был пан Гулемский?

— Именно он. Мы его вычислили. Вы ещё сомневались, признается ли, а он и не стал скрывать, что видел.

Не понимаю, почему Тот Пан так торжествовал? Прямо светился от радости. Я деликатно напомнила нумизмату, что тогда он тоже сомневался, признается ли человек, видевший коллекцию пана Фялковского (и которого видела в окно Гражинка). И правильно сомневались, ведь велось следствие, каждого могли заподозрить. А он признался?

— Ну да, как разошлась весть о похищении коллекции пана Фялковского, он и сказал, что коллекцию видел, запомнил и может рассказать, что она собой представляет.

— Отважный человек! — поразилась я.

— Не совсем так, — возразил Тот Пан. — Я сам ему рассказал о гибели сестры коллекционера, о похищении и о том, что ни один человек так и не видел пропавшей коллекции. А он тут же и сообщил, что видел. Спросил только, когда именно сестра коллекционера была убита.

Представьте, какое совпадение: в этот день пану Гулемскому делали операцию в больнице, удаляли аппендикс. Именно в тот день, когда произошло убийство, в десять утра ему сделали операцию, и он ещё лежал под наркозом. Так что он никак не мог оказаться в числе подозреваемых.

— А почему же раньше он об этом не говорил?

— Знаете, как бывает? Не хотел нарушить слово, данное владельцу коллекции. Пан Фялковский просил никому не говорить. Его коллекция выглядела довольно скромно, не очень симпатично, монеты не были разложены по дорогостоящим контейнерам, так что хозяин надеялся, что его сокровища не привлекут внимания обычных воришек, если не разойдётся молва о ценности собрания. Вот пан Гулемский и молчал, раз пообещал коллеге, да и теперь рассказал далеко не всем, мне да ещё двум-трём доверенным лицам. И брактеат Яксы был в той коллекции, пан Гулемский его видел собственными глазами.

Я вообще перестала что-либо понимать.