Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер

Кузнечиком Гомункулус вскочил в седло и помчался прочь. Его малиновый плащ развевался на ветру.

– Он такой нелепый, – Эстер подняла левую бровь.

– А мне показалось, что он душка, – сказал Дэнни.

– У него на уме только Шломо Сливка.

– Ну не знаю, ведет он себя очень мило.

– Да уж, мило, как старая кобыла, – буркнула Эстер.

– Но ты ведь с ним встречалась, да? – спросил Дэнни и тут же пожалел, что спросил.

– Кто тебе сказал?

– Так, слышал от общих знакомых по университету.

– Я думала, ты завязал с общими знакомыми по университету.

– Вот видишь, значит, не завязал, – Дэнни улыбнулся и отвел взгляд. – Ладно тебе, Эстер, тут нечего стыдиться, – добавил Дэнни. – Он блестящий ученый.

– Но он – не ты.

Они молча брели по главной аллее, потом свернули и углубились в ботанический сад.

– Этот черный дуб, к которому я тебя веду, он такой могучий, что раньше мне даже казалось, что вместо дриады в дупле живет мужская душа. – Дэнни попытался соорудить мифологическую шутку.

– Ты что же, считаешь, что более мощные деревья – мужского пола? – Впервые со времени его приезда в голосе Эстер прозвучало открытое противостояние.

– Я не хочу спорить о политике тела. Вот с этим я точно завязал. Я просто хочу показать тебе красивое дерево.

Дэнни смотрел по сторонам, но нигде на находил своего дуба.

– Ну и где же наш знаменитый могучий дуб? Где же он, Данчик-одуванчик?.. – пропела-проговорила Эстер.

– Какая-то фигня. Я, наверное, забыл место. Давно не был.

Они прошли еще метров сто и наткнулись на огромный пень. Вокруг него лежали горы свежих янтарных опилок.

– Спилили, вот сволочи! – закричал Дэнни. – Этот черный дуб был старейшим деревом во всем ботаническом саду! Ничего не понимаю.

Эстер присела на корточки перед пнем и попробовала сосчитать годовые кольца на срезе. Но ей это быстро наскучило.

– Ну что, двинулись? – спросила она повеселевшим голосом.

– Да, – тихо произнес Дэнни.

Они дошли до Мэйн-стрит, где была припаркована его серебристая «ауди».

– Тебя подбросить домой? – спросил Дэнни.

– Нет, я схожу в библиотеку на пару часиков. Пока.

Эстер торопливо обняла Дэнни и втиснула слова «поезжай осторожно» прямо в его ушную раковину.

Он стоял и смотрел, как Эстер перешла через дорогу и направилась в сторону главных ворот кампуса. Модный кожаный ранец, словно белка, скакал у нее по спине.

Дэнни выкурил сигарету, потом сел в машину, достал яблоко из своего саквояжа, метнул саквояж на заднее сиденье и нажал на газ. Он с облегчением покидал этот безобидный университетский городок, куда все родители мечтали отправить своих детей на четыре года. А то и на всю жизнь. Он сюда теперь долго не вернется. «Другие теперь будут изучать любвеобильные сонеты Шломо Сливки в библиотеке редких книг и рукописей, – думал Дэнни. – Другие будут бродить по ботаническому саду под сводами старинных дубов и сикоморов. И другие будут любить Эстер».

Тушки енотов, принесенных в жертву воскресному трафику, устилали обочину хайвея. Дэнни приоткрыл стекло, и мокрый прохладный воздух донес до губ и ноздрей запах дремлющей земли. Он опустил руку в боковой карман куртки, чтобы достать носовой платок, и нащупал конверт рядом с упаковкой мятных конфет. Дэнни выудил конверт и наискосок прочитал слова «Данчик-одуванчик», убегающие от него, словно обратное течение времени.

Выцарапав семью из лапищ бурана, прилетев в Пунта-Кану последним рейсом перед закрытием бостонского аэропорта на целые сутки, Джейк Глаз, горбоносый сорокасемилетний американец, желал только покоя и праздности. Но Джейк Глаз как не умел бездельничать в бытность свою Яшей Глазманом в Москве, так и не научился этому искусству за тридцать с лишним лет жизни в Америке.

Ему всегда было необходимо какое-нибудь параллельное занятие – наблюдение, сбор данных, мнемонические упражнения. И вот в первые два дня после прибытия в «инклюзивный» отель Джейк затеял игру в перерывах между купанием, обильными трапезами, болтовней о всякой накопившейся всячине (с женой), возведением замков на песке (с дочками) и перебрасыванием овального мяча (с сыном у кромки воды). Играл он сам с собой, как некогда Крокодил Гена в шахматы. Суть игры заключалась в угадывании россиян среди сотен отдыхающих – пляжниц и пляжников, фланеров и фланерш под сенью кокосовых пальм, обжор в ресторанах, выпивох за стойкой бара… И вот, странная штука, Джейк все время сам у себя выигрывал. Или сам себе проигрывал, в зависимости от точки зрения. Он безошибочно угадывал россиян в неулыбчивых людях с набыченными, озабоченными лицами. «Неужели я такой хороший физиономист? – думал Джейк. – Или такой знаток их привычек и повадок? Даже после стольких лет жизни без России?»

Видно, права была бывшая киевлянка Рая, хозяйка химчистки, куда Джейк вот уже лет пятнадцать носил вещи в чистку и в починку. Еще осенью, когда разговор зашел о предстоящем отдыхе, Рая его предупредила, что в Пунта-Кане теперь сплошные «русские». Под «русскими» она подразумевала туристов из России, а не иммигрантов. Тех, кто когда-то отчалил из бывшего СССР на волне еврейской эмиграции, Джейк почти всегда распознавал с первого взгляда, но они его не интересовали. Впрочем, в этом отеле русских американцев и канадцев почти не было. Перспектива общения на доминиканском курорте с такими же, как он сам, евреями из бывшей советской империи, ставшими за двадцать-тридцать лет почти американцами или почти канадцами, почему-то не прельщала Джейка. А вот с приезжими из России поболтать было любопытно, тем более что в России Джейк бывал нечасто.

Несколько раз Джейк заговаривал с опознанными россиянами, но неудачно. В первый день, в ресторане во время ланча, он спросил у коренастого бритоголового мужика в узких плавках, какие в Америке носят пловцы-спортсмены и геи:

– А вы тут давно?

– Неделю уже, – ответил россиянин, зачерпнув наваристого супа.

– А когда обратно? – поинтересовался Джейк.

– Через неделю. А что?

– Везучие вы, – сказал Джейк без всякой издевки. И с ходу получил в ответ:

– Это ж не у вас в Америке.

Потом был компьютерщик лет шестидесяти с седым бобриком, который спросил у Джейка с прокурорской суровостью:

– А у вас дети по-русски говорят?

И так было несколько раз за первые два дня отдыха. Даже исключения самым банальным образом подтверждали правило. Сердобольная женщина лет пятидесяти пяти, врач-гинеколог из Боткинской больницы, сказала Джейку, кивнув головой в сторону его жены, плескавшейся с дочками в бассейне: