Гнев ангелов - Джон Коннолли

— Учитывая повреждения, заживление идет, как и ожидалось, хорошо, — сообщил врач. — Есть у вас сейчас какие-то жалобы на глаз?

— В нем по-прежнему полно колючих иголок, — ответила она.

— Вы продолжаете смазывать его лекарством? Это важно.

— А мое зрение?.. — У Флорес пересохло в горле, и она с трудом выговаривала слова.

Она даже решила, что у нее повреждены язык или голосовые связки, пока не вспомнила, что уже много дней произносила не больше пары слов в день. При повторной попытке речь стала даваться легче.

— А мое зрение восстановится?

— Да, надеюсь, со временем; хотя не могу гарантировать, что к поврежденному глазу вернется вся полнота зрения. — Врач произнес это так небрежно, что женщине с трудом удалось подавить желание ударить его. — Роговица также, вероятно, будет долго оставаться мутноватой. Мы могли бы изучить возможность пересадки здоровой роговицы. В наше время это относительно обычная процедура, в основном производящаяся амбулаторным путем. Главный вопрос — в обеспечении подходящей здоровой роговицы от недавно умершего человека.

— С этим проблем не будет, — заверила Дарина.

— Но я не имел в виду, — снисходительно улыбнувшись, пояснил врач, — что такая операция возможна в ближайшем будущем.

— Так же, как и я.

Улыбка врача растаяла, и Флорес заметила, что его пальцы слегка задрожали.

— Я еще не видела своего лица, — сказала она. — В комнате нет зеркал, а те, что в ванной, мой сын занавесил.

— Он выполнил мои указания, — пояснил врач.

— Почему? Неужели я стала так ужасно выглядеть?

Она отдала должное его выдержке. Он не отвел взгляд и никоим образом не выдал своего внутреннего состояния.

— Пока рано делать выводы. Кожа еще не восстановилась после ожогов. Когда они подживут, мы применим новые методы для вашего оздоровления. Иногда пациенты, которым разрешали смотреться в зеркало сразу после… подобных вашему несчастных случаев, впадали в отчаяние. И это справедливо для любой серьезной травмы или болезни. Первые дни и недели обычно самые трудные. Пациенты могут решить, что они не смогут поправиться, или у них пропадает воля к исцелению. В вашем случае, как я сказал, время залечит раны, а то, с чем не справится время, смогут исправить хирурги. У нас большой опыт и очень хорошие успехи в лечении ожоговых ран.

Врач похлопал Дарину по плечу ободряющим и многообещающим жестом, которым наверняка множество раз успокаивал своих больных, и она возненавидела его за это. Возненавидела за лживые обещания, за непроницаемое лицо и даже за мысли, которые он мог скрывать за своим покровительственным отношением. Он почувствовал, что зашел слишком далеко, поэтому повернулся к ней спиной и начал складывать свои инструменты и перевязочные материалы. Однако очевидная враждебность пациентки словно бросала ему вызов, и он невольно пытался утвердиться в своем превосходстве над ней.

— Впрочем, вам лучше было бы полежать в больнице, — сказал он. — Я предупреждал с самого начала: если бы вы прошли курс надлежащего лечения, я мог бы с большим оптимизмом говорить о вероятных сроках исцеления. А теперь мы лишь делаем то, что возможно в домашних условиях.

Рядом с ним вдруг появился мальчик. Доктор даже не слышал, как он вошел в комнату. Ему даже показалось, будто ребенок просто материализовался из темноты, соткавшись из темных атомов эфира сумрачной комнаты. В руке мальчик держал фотографию девушки лет шестнадцати или немного моложе. Судя по прическе и стилю одежды, снимок сделали давно. Он показал фотографию доктору, словно фокусник, внезапно извлекший с помощью ловкости рук выигрышную карту. Врач заметно побледнел.

— Не забывайте о своем поведении, доктор, — сказала Дарина. — Не забывайте, кто располагает свидетельствами о вашей последней кровавой операции. Если вы еще раз заговорите со мной таким тоном, то мы похороним вас рядом с той девицей и ее недоноском.

Ничего больше не сказав, доктор, не оглянувшись, покинул комнату.

И вот наконец Дарина, впервые с того дня, как та дрянная предательница ошпарила ее кипятком, встала с кровати. Она надела свободную, с широким воротом рубашку и теплые тренировочные брюки, хотя ноги ее оставались босыми. Едва ли такой наряд выглядел элегантно, но если бы Дарина выбрала рубашку с пуговицами, то не смогла бы легко снять ее через голову. Свободные штаны она также выбрала исключительно по причине удобства. По ее просьбе мальчик принес стакан бренди. Дарина посасывала его через соломинку, чтобы крепкий алкоголь не обжег поврежденные губы. Возможно, идея смешать алкоголь с болеутоляющими таблетками была не самой разумной, но Дарина, много дней мечтавшая сделать глоток чего-то покрепче, выпила совсем немного.

Мальчик устроился возле большой деревянной крепости и принялся играть с оловянными солдатиками. Среди них попадались пешие и конные рыцари, все в искусно раскрашенных мундирах. Флорес купила их ему в Праге, в киоске на Староместской площади. Продававший их мастер изготавливал также образцы средневекового оружия, латные рукавицы и шлемы, но ее внимание привлекли именно солдатики. Женщина выложила за них кучу денег: долларов шестьдесят или семьдесят в общей сложности. Мальчику в то время исполнился всего годик. Он жил под присмотром няни в Бостоне, и Дарина впервые оставила его после рождения, отправившись в Чехию, чтобы пройти по следам его предыдущей жизни. Она знала лишь, что в этой стране он провел завершающие дни и испустил последний вздох, пребывая в иной форме, перед началом новой жизни в другом обличье. У него стерлись воспоминания о тех днях, и поэтому он не мог вспомнить, от какой раны умер. Память могла вернуться с годами, но Дарина надеялась сама раскопать какие-нибудь сведения относительно произошедших там событий. Ей ничего не удалось обнаружить: их враги слишком хорошо замели следы.

Однако терпения ей хватало, и со временем мальчик будет отомщен.

Ее удивляло, как старая и новая сущности могут сочетаться внутри него. Сейчас он, как обычный ребенок, увлеченно играл с солдатиками, но тот же самый мальчик помог ей до смерти замучить Барбару Келли. В такие минуты верх брала его древняя натура, и он, казалось, с изумлением взирал на тот ущерб, что наносили его детские ручки.

Включив ноутбук, Флорес проверила почту и начала прослушивать сообщения, оставленные на разных телефонах. На основных номерах не обнаружилось ничего стоящего, и с некоторым удивлением она услышала сообщение, оставленное на одном из самых старых номеров, который использовался для совершенно исключительного и почти забытого дела.

Это сбивчивое поначалу послание произносил неразборчивый голос. Похоже, кто-то изрядно выпил, возможно, даже накурился марихуаны.

«Э-э… привет, есть тут одно сообщение для… гм-м… Дарины Флорес. Вы меня не знаете, но когда-то вы приезжали в Мэн, к нам в Фоллс-Энд, и спрашивали о самолете…»

Отставив стакан, женщина выслушала все сообщение. Никакого имени ей не оставили, только номер, но если звонивший не выбросил телефон после звонка ей, то установить имя владельца не составит труда. Флорес прокрутила сообщение еще разок, внимательно обдумывая каждое слово, отмечая неуверенность, выразительность и интонацию. Прежде на этот номер поступало множество дурацких бестолковых посланий. Разочарованные мужчины воображали, будто могут чем-то соблазнить ее; парочка записей звучала как пьяный бред; анонимные звонки от разъяренных женщин ограничивались тем, что ее обзывали стервой, шлюхой и прочими, еще более смачными, словечками. Она никому не ответила, но запомнила всех. Дарина обладала исключительной памятью на голоса, но не смогла вспомнить, чтобы хоть раз слышала последний голос.