Победителей не судят - Олег Курылев

По мере продвижения вперед сердце Алекса билось все более учащенно. Если свернуть сюда, на короткую Ташенбергштрассе, а потом броситься направо по Замковой улице, то через несколько минут окажешься на площади Старого рынка, там, где прошло все его детство. И он решил. Он решил во что бы то ни стало попасть туда. Он понимал, что чуда не будет, что там только разрушенная фугасами и выеденная огнем скорлупа стен. Но ни голос разума, ни угроза смерти теперь не могли его остановить. Воспользовавшись каким-то замешательством, он отстал от остальных и уже собирался броситься влево, будучи почти уверенным, что не успеет добежать до поворота. Но в это время в узкий проезд улицы стали сворачивать повозки, высоко груженные соломой и дровами. Возницы шли сбоку, ведя спотыкающихся на разбитой мостовой лошадей под уздцы. Колеса повозок наезжали на обломки битого кирпича, которыми засыпали большую воронку, и то и дело застревали. Тогда стоявшие рядом солдаты помогали вытягивать телегу. Увидав, что большой тюк соломы вот-вот свалится вниз, Алекс бросился к телеге и уперся в него руками.

— Давай, давай, я держу! — крикнул он по-немецки. — Проезжай. Эй, ты, подтолкни!

И так, придерживая солому и подбадривая возницу, он беспрепятственно прошел вперед. Он шел не оглядываясь, прижав левое плечо к возу и незаметно снимая правой рукой свою повязку. На нем была немецкая шинель, а на пряжке поясного ремня, подаренного ему утром Гловером, был выдавлен контур лопаты со свастикой в окружении пшеничных колосьев, так что его вполне можно было принять за радовца. Свернув на Шлоссштрассе, он увидел открытое пространство площади, заполненной людьми, а еще минуты через три они вышли на каменную мостовую Альтмаркта.

Часть стен здесь уцелела до самого верхнего этажа, но сквозь их пустые оконные проемы было видно пасмурное небо или стены соседних зданий. Некоторые дома рухнули до основания, образовав вывалы битого кирпича высотой в четыре-пять и более метров. Самый большой в Дрездене универмаг «Реннер» устоял лишь наполовину. На его развалинах копошилось особенно много людей. С помощью газовых резаков они разрезали арматуру и лебедками вытаскивали из витрин металлические рамы и решетки. Все это затем волокли к центру площади, к памятнику. Впрочем, от памятника, построенного в честь победы во франко-прусской войне, остался только пьедестал и фрагменты женских фигур с четырех его сторон, олицетворявших четыре королевства Второго рейха. Белоснежной центральной статуи с флагом не было. Чувствовалось, что все здесь было выжжено многодневным пожаром. Огненный смерч, в эпицентр которого попал Старый рынок, за несколько часов уничтожил не только все деревянные детали, но даже кровельное железо крыш. И не будь площадь вымощена булыжником, асфальт выгорел бы на ней полностью, превратившись в оплавленный песок, как это произошло в других местах.

Почти все расчищенное пространство площади было заполнено рядами тел погибших, между которыми сновали люди с белыми марлевыми повязками на лицах и медленно катились повозки. Особенно много тел было сложено по периметру. Там они лежали в несколько слоев. Их беспрестанно подвозили на телегах из примыкающих улиц и сваливали в кучи. Издали такие кучи выглядели аморфной серо-бурой массой. Отсутствие даже слабого ветерка делало смрад, стоявший в воздухе, совершенно невыносимым. Алекс прижал к лицу рукав шинели и продолжал идти за повозкой, медленно катившейся вдоль тел.

Строго говоря, назвать телами то, что лежало на брусчатке Старого рынка, можно было далеко не всегда. Более точным было бы слово останки. Те, кто сгорели прямо на улице, превратились в маленькие, не более метра в длину, скрюченные головешки, часто рассыпавшиеся при попытке передвинуть их с места на место. Других привозили в одежде. Вероятно, их извлекали из бомбоубежищ на некотором удалении от эпицентра огненного смерча. Они выглядели гораздо страшнее. Распухшие в жарких подвалах серо-зеленые лица с выпученными глазами и лопнувшей кожей. Трупы сочились зловонной серозной жидкостью, вытекавшей из рукавов шуб и пальто, из раскрытых оскаленных ртов. Еще ужаснее выглядели детские тела, также бесцеремонно сваливаемые в общие кучи. В одном месте лежали несколько сотен совершенно распухших трупов в мокрой не обгоревшей одежде. Алекс не мог понять, что с ними произошло. Тем временем неподалеку от того, что осталось от памятника Победы, продолжалось строительство какого-то сооружения. На уложенные рядами известняковые блоки с помощью лебедки укладывали стальные балки. Поверх балок клали декоративные решетки из витрин универмага, фрагменты чугунной ограды, вероятно привезенные из парка Цвингера, прутья арматуры. Все это скреплялось проволокой, превращаясь в некий помост высотою около метра.

— Эй, сваливай сюда, — крикнул эсэсовец с четырьмя звездами в левой петлице.

Повозка Алекса и несколько других подъехали к помосту, и подоспевшие солдаты стали выгружать солому на брусчатку. На некоторых телегах привезли дрова, напиленные из вывороченных и расщепленных бомбами парковых деревьев Королевского сада. Вооруженные вилами полицейские и солдаты СС стали подпихивать под решетки чурбаки, ветки и солому. Алекс тоже принялся подносить охапки соломы руками, пока перепачканный в саже и извести вахмистр не протянул ему остро заточенные вилы.

— Погоди, — остановил он его, — где твоя повязка? Вон видишь «санку»? — показал полицейский в сторону стоявшего возле памятника автобуса с красными крестами на бортах. — Поди возьми там пару повязок и перчатки. Здесь нельзя без перчаток.

Алекс кивнул и побежал к автобусу. От него не ускользнуло, что этот унтер, как и некоторые другие офицеры и политработники, был явно подшофе. Он получил резиновые перчатки, которые ему велели беречь, так как все городские запасы сгорели в пожаре, а того, что успели подвезти, хватит только до вечера. Еще ему дали целую пачку марлевых повязок, пропитанных духами. Вот, оказывается, откуда этот странный запах от вахмистра — смесь спиртного перегара и дамских духов.

Когда под решетчатый помост затолкали сорок или пятьдесят возов с соломой и дровами, нескольким находившимся наверху полицейским подали канистры, и они стали равномерно поливать солому черной маслянистой жидкостью. В это время Алекс заметил, как солдат, курсантов и радовцев строят в шеренги и уводят с площади. Оставались в основном только полицейские и эсэсовцы. Небольшая группа партийных функционеров и чиновников из городского магистрата собралась в стороне возле раскладного походного столика, на котором была разложена карта и какие-то бумаги. На несколько минут все затихло. Последовала команда отойти подальше от облитого нефтью сооружения и перекурить. То, что началось потом, было самым отвратительным зрелищем, какое только можно представить нормальному человеку.

— Начали!

Часть людей стала волоком подтаскивать трупы к месту сожжения. Их зацепляли крюками из толстой проволоки либо накидывали на ноги веревочные петли и тащили по скользкому от сукровицы булыжнику. При этом женские пальто и платья задирались вверх, обнажая страшные от разложения голые ноги, — тревога прозвучала поздно вечером, и большинство женщин накидывали свои лучшие пальто и шубы прямо на ночные сорочки.

Другие, те, кто был посильнее, забрасывали трупы на решетку. Тут Шеллен понял, для чего так остро заточены зубья его вил. Такие же вилы были и у остальных. Два или три человека вонзали их в тело и с криком поднимали его наверх. С легкими трупами детей или тех, кто сильно обгорел, справлялся и один человек. Также вилами поддевали отдельные конечности и отвалившиеся головы. Иногда, чтобы проткнуть добротную женскую шубу или солдатскую шинель, приходилось бить со всей силы. На тот случай, если зубцы вил затуплялись при ударах о камни, неподалеку стоял педальный точильный станок, какие точильщики обычно носят на плече по дворам.