Номер 16 - Адам Нэвилл

В какой-то момент дыхание участилось, и он потерял сознание, затем очнулся, чувствуя головокружение, и его стошнило прямо на пальто. Когда волна удушливого ужаса схлынула, Сет встал на здоровое колено. Он оперся на онемевшую руку и перенес вес тела на уцелевшую ногу, затем распрямился, оттолкнувшись от стеклянной двери. До «Зеленого человечка» примерно полмили. Дорога может занять всю ночь, а Сет не сомневался, что в любую секунду может впасть в кому. Он позвонит в «скорую» из своей комнаты, если сумеет туда добраться.

Сет на короткий миг опустил веки, чтобы собраться с силами, но тут же снова испуганно открыл глаза, услышав слева приближающиеся шаги. Кто-то массивный подковылял к нему и вскинул руку. Сет дернулся и в тот же миг отпрыгнул, ударившись о дверь благотворительного магазина.

— Этот твой слишком хорош, чтобы пить с такими, как ты и я. Но я тебе скажу кое-что. И скажу совершенно бесплатно…

Лицо бродяги было сплошь в струпьях и звездочках лопнувших вен. Глаза смотрели в разные стороны. От его запаха можно было задохнуться: алкоголь, немытые гениталии, застарелый пот, сотни раз пропитавший старую шерстяную куртку. Под носом у Сета оказалась черная алюминиевая банка. Он отвернул голову в сторону и выдохнул через рот.

Нищий встал слишком близко, наклонился и обдал Сета брызгами слюны при словах «этот твой». Кого он имеет в виду? Сет ничего не понял. Бродяга схватил Сета за шею. Рукав в серо-красный ромбик был засален и разорван у запястья. От боли, какую причиняла колючая шерсть, Сет закричал:

— На меня напали! Меня, мать твою, избили! Не трогай меня. Не прикасайся ко мне!

Но бродяга не слушал, ему просто хотелось и дальше рассуждать об «этом твоем» и дышать гнилью в кровоточащее лицо.

Подволакивая негнущуюся ногу, наклонив голову, чтобы как следует сосредоточиться, Сет вырвался из объятий нищего и пустился в самый трудный и изматывающий путь в своей жизни, когда каждая трещина между плитами тротуара или легкий подъем дороги отдавались во всех поврежденных нервах. Он то и дело покрывался холодным потом. Бродяга, который ошибочно принял его за кого-то из своих, потащился следом, разглагольствуя об «этом твоем».

Складывалось впечатление, что все эти события выстроились вереницей не случайно. Как будто в его судьбе этой ночью нет никаких совпадений или несчастных случаев, как будто бы все это специально подстроено кем-то из города, самим городом. Чем бы ни был этот злонамеренный разум, он желал унизить Сета, растоптать за то, что тот осмелился мечтать о бегстве. Он наблюдал за Сетом. Он знал, что тому нечем защищаться, и требовал его в свою собственность.

Сет разрыдался. Нищий обхватил его за распухшую шею и едва не опрокинул на землю. Сет чуть не лишился сознания от боли. Даже столь жестокого наказания недостаточно. Того, что его пинали и затаптывали насмерть, этой ночи мало, теперь его требуется еще и вывалять в грязи, оскорбить присутствием полоумного, от пота которого тянет блевать. Ночь мучений, должно быть, продлится вечно, потому что Сет осмелился бросить вызов городу. Он собирался отказаться от него, отказаться от той роли и несчастий, на какие обрек его мегаполис.

— Да я ему все булыжники переломаю, — шепотом пообещал Сет несчастному бродяге в гниющей куртке. — Я еще поставлю его на колени, клянусь всемогущим Господом! А потом превращу его в груду камней!

Бродяга засмеялся и протянул Сету черную банку. Сет наладил контакт, прорвался. Их глаза смотрели теперь одинаково. Они говорили теперь на одном языке, и оба знали тайны этого города.

Вот что происходит, когда звонишь по телефону спасательных служб, собираясь вызвать полицию. Сначала приходится долго ждать, пока кто-нибудь снимет трубку, после чего звучит запись, сообщающая, что все операторы заняты. Грудь Сета стиснуло от невыносимого отчаяния. Смысл тирады был очевиден: не позволяй, чтобы с тобой что-то случилось, не допускай беды, потому что помощи не будет, только обещание, только иллюзия спасения. И кстати, разве полиция станет расследовать ею дело?

Сет повесил трубку, грохнул ее на рычаги с такой силой, что весь телефонный аппарат отскочил к краю книжного шкафа и упал на пол.

Оглушенный, согнутый от боли, Сет качался взад-вперёд, нянча ребра и распухшую руку. Он плакал горькими слезами, пока от слез не сделалось еще больнее, и ему пришлось успокоиться. Когда плачешь, работают мышцы живота, легких, горла, лица и даже спины — Сет никогда бы этого не узнал, если бы все тело не было настолько измочаленным. Враги отказали ему даже в возможности оплакать свое горе. Он должен просто принять его, должен переносить страдания не жалуясь, чтобы злодеи стали еще сильнее.

Рот наполнялся кровью из-за расшатанных зубов, красные пузыри лопались на губах. Сета занимали фантастические видения — багровые и влажные, где раздражительный, похожий на хорька, юнец медленно умирал, глядя Сету в лицо — последним он увидит его глаза, у него будет такое право. Сет кромсал на куски чернокожего, того, который держал его за ворот пальто, чтобы кулаками крошить ему зубы, чтобы у всей стаи были равные возможности бить.

Сначала Сет попытался лечь на кровать, но прикосновение к подушкам, матрасу и простыням обжигало, словно удар хлыста. Тогда он свернулся клубочком у батареи, но пол оказался слишком жестким. Кресло не приносило облегчения, а стоять было смерти подобно. Сет проглотил пригоршню парацетамола, но таблетки походили на крошечных пожарных, без толку направляющих струи воды вверх на ревущую стену огня, который превращался, текучий и непроницаемый разом, в пламенеющую боль.

Сет мог утешаться только фантазиями на тему грядущего возмездия, когда он выследит тех парней. Не стоит медлить, дожидаясь, пока неизбежный процесс заживления смягчит его убийственную решимость. Он не позволит своему разуму защитить себя, стирая из памяти черты убийц. Собачьи морды. Желтые звериные глаза.

Сет зашарил по жесткому ковру в поисках бумаги и карандаша. Один глаз у него затянуло туманом и слизью. Ему было трудно рассмотреть линию, направление, лампочки светили слишком тускло. Да и листы из папки для набросков являли собой слишком жалкий холст для тех лиц, которые заполняли разум Сета, для портрета вселенского невежества и жестокости.

Он не согласится на меньшее, чем огромное полотно, посвященное тому паразиту, что уродует плоть человечества, противоположность таланту и прогрессу. Подобная работа потребует длинных, размашистых примитивных мазков при полном отсутствии какой-либо утонченности. Синие кулаки. «Томми Хилфигер». Сырое мясо. «Гуччи». Черные десны. «Стоун Айленд». Желтые глаза «Рокпорт».

Сету хотелось рычать, словно льву на цементном полу. И реветь, как белому медведю, до розовой кожи вытершему всю шерсть о прутья своей тюрьмы в зоопарке. Должно прийти омерзение. Пусть оно сочится по стенам, пусть закоптит потолок ненавистью, выпустит гнев на свободу. Прощение осталось в прошлом. Сострадание умерло.

Сет открыл банки с красками и с вспотевшими руками приблизился к стене.

Майлз Батлер улыбнулся.