Величайшие врачеватели России. Летопись исторических медицинских открытий - Александр Бушков

После смерти Корсакова Сербский стал руководителем кафедры, его избрали профессором Московского университета. Усовершенствовать знания туда приезжали ученые из многих стран. На семинарах Сербского, так называемых «пятницах», собиралось по несколько сот человек.

В Москве Сербского часто привлекали в качестве консультанта и эксперта для предварительных обследований во время досудебного следствия. Несмотря на нешуточную занятость, он никогда не отказывался. И превращался из замкнутого и чуточку нерешительного человека (эти качества у него оставались всю жизнь) в грозного обвинителя, готового защищать права больного, если устанавливал, что перед ним именно больной человек. Доказывал, что с точки зрения психиатрии даже иной опасный преступник может быть глубоко больным человеком и его вместо каторги (а то и виселицы) следует изолировать в соответствующей клинике и лечить. Сербский был глубоко убежден, что во многих преступлениях виновата именно та среда, что повлияла на формирование человеческой личности. И предлагал ввести обязательную психиатрическую экспертизу для обвиняемых в совершении тяжких преступлений – особенно тех, что карались смертной казнью.

В бурном 1905 году на Втором съезде психиатров России Сербский выступил с докладом, в котором показал, что создавшаяся в стране обстановка способствует росту психических заболеваний. А после съезда выпустил книгу о роли революции как фактора, вносящего значительные изменения в сознание широких масс. Нужно уточнить, что в книге не было ровным счетом ничего революционного, никакой «левизны» – Сербский холодно и отстраненно рассматривал проблему как ученый. И тем не менее многим облеченным властью она пришлась не по нутру – они меньше всего собирались озабочиваться духовным и моральным состоянием тех самых широких масс, предпочитая испытанные средства в виде нагаек и карательных отрядов. (Что им довольно скоро аукнется.) Правда, открыто выступать против Сербского власти не стали: во-первых, он был ученым с мировым именем, а во-вторых, в книге и с микроскопом нельзя было найти нечто «противуправительственное»…

Политикой Сербский никогда не увлекался, но, как многие, держался умеренно-либеральных взглядов. Когда министр народного просвещения Л. А. Кассо издал циркуляр, отменяющий автономию университетов в выборе руководства, многие профессора в знак протеста ушли в отставку. Одним из первых в Московском университете так поступил Сербский, а вслед за ним кафедру и клинику оставили многие его ученики. Правда, нельзя сказать (исторической точности ради), что это принесло кому-то из них лишения – все это были хорошие врачи, известные специалисты, без труда нашедшие работу в частных лечебницах. Сербский просто-напросто стал принимать больных у себя на дому.

В 1911 году на съезде Русского союза психиатров Сербского единогласно избрали его председателем. Узнав об этом, власти распорядились закрыть съезд, боясь усиления влияния ученого и распространения его идей, высказанных в той самой книге. Одновременно судебные власти получили негласное указание не принимать в расчет вынесенные Сербским в суде заключения и действовать так, как будто их не существовало вовсе. Показательным примером очевидной глупости этого решения стал процесс некоего Недоноскова, обвинявшегося в тяжком преступлении. Сербский выступил на суде с защитительной речью, в которой заявил: обследовав Недоноскова, он пришел к выводу, что тот страдает скрытой формой прогрессирующего паралича и нуждается в длительном специальном лечении. Суд эту речь проигнорировал и вынес обвинительный приговор. Всего через несколько месяцев Недоносков умер в тюрьме. Вскрытие полностью подтвердило диагноз Сербского. Родственники Недоноскова подали в суд, но дело было замято.

В 1913 году английское и шотландское общества психиатров избрали ученого своим почетным членом и пригласили посетить Великобританию. Сербский приехал. Его принимали как известнейшего ученого и общественного деятеля. Он выступал с лекциями, посещал клиники, консультировал больных. Руководство Эдинбургского университета (в то время готовившего лучших в Великобритании медиков) предложило ему должность профессора, но Сербский отказался и вернулся в Россию, где продолжал заниматься частной практикой.

После прихода к власти Временного правительства новый министр народного просвещения Мануйлов прислал Сербскому письмо, предлагая ему вернуться в Московский университет. Приглашение запоздало: Сербский был уже неизлечимо болен и умер буквально через два месяца…

Организованная им клиника стала впоследствии основой Института общей и судебной психиатрии, которому в 1921 году было присвоено имя Сербского.

«Она резко отличалась от других тогдашних барышень, которые тоже посещали лекции в университете и в медицинской академии. В ее манерах и разговоре не было кичливого хвастовства своими знаниями и того смешного презрения, с каким относились они к другим женщинам, не посещавшим лекций. Видно было по энергичному и умному выражению лица молодой Сусловой, что она не из пустого тщеславия прослыть современной передовой барышней занялась медициной, а с разумной целью и серьезно относилась к своим занятиям. Нигилистка Е. Ленина (Чуковская) отмечала у Сусловой „аскетизм как нравственный, так и физический“. Она „ходила в каком-то черном шерстяном балахоне, перепоясанном ремневым кушаком, с обстриженными волосами“», – воспоминания коллег-врачей о Надежде Сусловой.

В книге по истории медицины никак нельзя обойти вопрос: «Кто первым из женщин стал известным врачом, профессором? Когда это случилось? Кто набрался решимости чуть „потеснить“ сильный пол и вторгнуться в ту область, что долгими, очень долгими столетиями считалась исключительно мужским занятием?»

В древние времена, судя по скудным сохранившимся сведениям, женщины-медики особой дискриминации вроде бы не подвергались. Например известная египтянка Мерит-Птах, имя которой выбито на табличке в гробнице ее сына, верховного жреца, где она названа «главным врачом». В Древней Греции целительницы жили в храмах Гигии и Панацеи (от имен этих богинь и произошли термины «гигиена» и «панацея»). В Афинах работала врач Агнодия, известно имя Метродоры – автора первого трактата о медицине. А в «Илиаде» поминаются две врачевательницы – египтянка Полидамния и гречанка Агамеда. Вот только… Если каменная доска с именем Мерит-Птах – доказательство серьезное, со всем прочим обстоит не так убедительно. «Илиада», в конце концов, не историческая хроника, а литературное произведение, а о Метродоре известно только имя, время написания ее трактата точно неизвестно, да и сам он не сохранился даже в отрывках…

Ну а потом, в более поздние времена, медицину прочно монополизировали мужчины. Женщинам осталась лишь крохотная ниша – повивальные бабки и знахарки-травницы. Причем если к первым отношение было спокойное, вторым приходилось остерегаться – тем, кто занимался траволечением, в два счета могли пришить колдовство, о чем свидетельствуют сохранившиеся документы как европейских, так и русских «силовых структур»…

Первая женщина-медик (но пока что не врач, а патологоанатом) обнаруживается лишь в первой половине XIX века. Н. И. Пирогов после учебы в Дерптском университете и занятий в нескольких немецких клиниках отправился совершенствоваться во вскрытии трупов в знаменитую берлинскую лечебницу «Шарите».