Прощай, пасьянс - Вера Копейко

— Господи, спаси и сохрани! — Рука сама метнулась, чтобы осенить крестным знамением. Два блестящих огонька мерцали в углу кладовой. Ноги подкосились, она села на край сундука. — Да это ты, Гуань-цзы. Чего тебе тут надо? — Лицо Анны расслабилось. — Вот напугала, чертова китайка.

Кошка метнулась из угла в приоткрытую дверь и исчезла.

Анна попыталась восстановить ход мыслей, нарушенный внезапным вмешательством кошки. Ну да, конечно, ухватилась она за одну, которая казалась ясной, но она до сих пор противилась ей, не желая признавать. Теперь, словно глаза Гуань пробили тьму мыслей, Анна сказала себе: у Анисима есть какой-то план, этот план не совсем чистый, он связан с Финогеновыми.

Она сидела на ребре сундука с откинутой крышкой, не чувствуя, как край врезается в бедро. Она сейчас вспоминала страстные ночи с мужчиной, тем самым, который был первым в ее жизни. Он не просто не забыл ее за столько лет, а снова воспылал к ней страстью. У нее есть надежда на счастье. Так может ли она сама разрушить надежды на такое счастье?

Какое-то тайное предчувствие говорило ей, что надо ловить минуты, отпущенные ей с Анисимом. Она давно поняла, что если душа сначала отдается тому, кто рядом, то потом сама цепляет его. Значит, она может зацепить Анисима навсегда.

Анна встала с края сундука. Она приняла для себя решение, которое до сих пор не произнесла даже мысленно. Анна оглядела то, что лежало на платке, потом завязала его концы крест-накрест и захлопнула крышку сундука.

Поднимаясь к сестрам, Анна слышала звуки клавикордов. Мария и Лиза музицировали в гостиной. Наверное, им прислали из Москвы новые ноты. Марии всегда присылали все самое новое.

Анна шагала по коридору с узелком в руке все более уверенно, походкой человека, который знал, что ему больше незачем колебаться, какое решение принять. У каждого своя жизнь, думала Анна. У нее тоже. Поэтому она скажет Анисиму то, что он хочет от нее услышать.

«Хоть час, но мой. Хоть день, но мой, — твердила она себе. — А потом… потом будет видно».

Анна усмехнулась. Однако она не произнесла на сей раз мысленно: «…суп с котом». Что-то не хотелось ей сейчас оказаться под взглядом вездесущей Гуань-цзы.

Она вошла в гостиную и, не проходя дальше порога, объявила сестрам:

— Так я ухожу. — Ее голое прозвучал виновато только по привычке. Сейчас Анна не испытывала ни вины, ни смущения.

— Ты даже не останешься на обед? Глафира обещала такую стерлядь… — изумилась та, что сидела рядом с игравшей на клавикордах.

— Нет. Приятного вам аппетита.

— Про-о-ща-ай, Анна, — в один голос пропели сестры, аккомпанируя себе. — Проща-ай, дорогая.

Анна вышла за дверь, сестры обнялись, а Мария прошептала Лизе:

— Все получилось. Даже Анна не поняла, кто из нас кто. Поздравляю нас!

Они поцеловались.

— Знаешь, Лиза, я теперь, кажется, перестану беспокоиться так, как раньше. Я теперь знаю: Лиза — это я.

— А я — Мария.

В это время Севастьяна завершала дневные дела в воспитательном доме. Она уже потянулась за бархатной сумочкой, в которой были, как всегда, фляжка, табакерка с нюхательным табаком, кое-какие булавки. Дверь за спиной открылась, она обернулась и удивилась:

— Павел? Снова удостоил вниманием? — Голос Севастьяны был грудной, обманчиво мягкий. — Чему обязана на сей раз?

— Вопрос есть один, Севастьяна. С ним и пожаловал.

Павел без приглашения уселся на канапе, на котором она обычно сидела за рукоделием, а какая-нибудь ученица устраивалась на подножной скамеечке и, наблюдая, училась вязанию.

Он положил ногу на ногу.

— Задавай свой вопрос. Но учти сразу, — предупредила Севастьяна, — я загадки не отгадываю.

— Хотя и могла бы, — ухмыльнулся Павел.

— Не для всякого, — с похожей ухмылкой ответила она.

— Ладно. Это правда, что Мария зачала?

Севастьяна открыла рот, изображая полное потрясение.

— Неужели она сама тебе призналась?

Он повел плечом:

— Если бы от меня, то призналась бы непременно. Какая из женщин станет таить такое счастье? — Павел ухмыльнулся.

— Это уж точно. Весь город знал бы, да по всей Лале от начала и до конца пронеслась весть.

— Так тебе она ничего не сказала? — Голос Павла стал серьезным. — Ты, говорят, от них не вылезаешь, с тех пор как Федор отплыл, — напирал он.

— А тебе-то что за дело? — огрызнулась Севастьяна. — Не в твой дом хожу.

— Ничего, скоро и этот дом моим станет.

— Да как же это? Сам говоришь, она зачала. Стало быть, никакой надежды на то, что он твоим станет. — Севастьяна почувствовала, как лицо ее раскраснелось, но ей было все равно. Не с царским сыном говорит.

— Ладно, сейчас речь не о том. Так знаешь ты или нет? Она тебе сказала?

— Так она же не от меня понесла. Откуда мне знать?

— Смеешься! Насмешничаешь все время! — Павел скривил губы. — Еще этого не хватало, чтобы баба от бабы могла понести. Вот бы дожили до светлых времен. — Он фыркнул с отвращением, как лошадь, которую шутник пытался напоить брагой вместо ключевой воды.

— А может, когда-то и сумеют, — бросила Севастьяна, желая зацепить гостя посильнее.

— Ага, сумеют, когда люди будут о трех головах.

— Так разве это головой делается? — Темные брови взметнулись. — Вот не знала.

— Не ерничай, — осадил ее Павел.

— А что делать, если ты пристал как банный лист. Я тебе сразу сказала: загадки не отгадываю. А если бы она и понесла, страшно тебе стало бы, да? Хоть в петлю? — Она, не мигая, уставилась на него, не желая пропустить даже мельчайшей перемены в чертах. Перемен не случилось, лицо его было словно каменное, и Севастьяна продолжила: — Ох, вижу теперь, грехи твои тяжкие. Долги твои длинные, Павел.

— Дни острожные длиннее любых долгов, Севастьяна. — В голосе младшего Финогенова не было прежнего ухарства. В нем звучала лишь неизбывная тоска.

— Вот так плохо? — в вопросе Севастьяны прозвучало участие.

Павел наклонил голову, и женщина почувствовала что-то похожее на материнскую жалость.

— Что же ты надумал?

— Сперва узнать, правда ли…

— Да кто тебе сказал? Я была у сестер сегодня утром, ничего не заметно. Ни Мария, ни Лиза не округлились. Кто сказал-то?

— Сорока на хвосте принесла.

— А она с бородой? — внезапно осенило Севастьяну. Павел искоса взглянул на нее.

— С хвостом. Ну, я пошел.

— С Богом, Павел.

Когда за Павлом закрылась дверь, Севастьяна облокотилась о стол и подперла щеку рукой. Она подозревала, что с сестрами что-то происходит. Возможно, Мария впрямь беременна. Тем более что Федор перед отплытием просил присмотреть за сестрами. А если понадобится, то и помочь. Но не сказал, в чем дело. Правильно сделал.