Бернарда - Вероника Мелан

Подбежала к стеклянному ящику и стукнула по его стенке ладонью, краем сознания замечая, что по щекам покатились горячие тяжелые слезы.

– Остановите это все! Я не хочу! Я передумала!!!

Несколько голов повернулось в мою сторону. В глазах застыло равнодушное удивление, смешанное с каплей досады от того, что кто-то посмел вмешаться в ладно идущий процесс.

– Хватит! Хватит! Хватит!

Моя ладонь колотила о стекло, заставляя его дрожать и вибрировать.

– Остановитесь!!!

Кто-то переглянулся, кто-то посмотрел на верхний балкон, откуда из отдельного изолированного кабинета руководил действиями лаборантов Начальник.

Стекло вытерпело еще несколько жестких, полных ненависти ударов, прежде чем из динамиков раздался голос Дрейка:

– Деактивировать процесс.

По залу прокатился гул удивления. Ведь клон был практически готов… Оставалось лишь несколько минут, после чего проект можно было считать успешно завершенным. Несколько роковых минут, способных навсегда лишить меня собственной семьи.

Содрогаясь от рыданий, с саднящей от боли ладонью, я медленно опустилась на холодный мраморный пол, спиной к равнодушному, плавающему в желтоватой субстанции двойнику.

– Не надо… Не продолжайте. Я не хочу, пожалуйста, не хочу…

Я продолжала плакать и тогда, когда рука в серебристой перчатке, отняла мои скрюченные пальцы от лица.

– Пойдем.

– Дрейк, прости… Я не могу. Не могу. Не могу. Не могу… Я не хочу, чтобы она заняла мое место, не хочу навсегда лишиться мамы. Не могу, слышишь? Не могу!!!

Он был мягок.

Удивительно мягок с тем, кто посмел только что нарушить почти завершенный процесс и с кем случился внезапный истерический припадок. Аккуратно потянул на себя, поднял на ноги и увлек прочь от ненавистного футляра с безжизненной, так и не открывшей на моей памяти глаза лже-Диной.

Подрагивало в такт нервным пальцам темное вино в бокале.

Причудливо переплелись на столе тени от торшера. Пустовало в углу мягкое кресло, терпеливо поглядывая на хозяина, стоящего у кухонной стойки.

Вино терпко разливалось на языке, а скользнув в горло, оставляло после себя аромат специй и зрелого винограда; глаза напротив смотрели с пониманием, а мой голос противно дрожал от прочно засевшего в горле чувства вины.

– Я что-нибудь придумаю… Обязательно придумаю. Только чтобы по-другому, без клона. Ты прости, что я не сразу это поняла.

Дрейк покачал головой.

– Иногда, чтобы осознать, какое решение является верным, нужно сначала принять неверное. Но какое бы ты ни приняла, никому не позволяй осуждать себя за него. Если сердце чувствует, что ты поступаешь правильно, следуй выбранным путем, чего бы это ни стоило. И будь добра к самой себе даже тогда, когда что-то получается не сразу.

Он всегда понимал. С годами мудрость глубоко пропитала его.

Дрожь в руках не унималась. Как же близко оказался обрыв: один шаг – и пустота.

Пусть будет вино. Много вина. Лишь бы не думать о том, что случилось бы, открой клон глаза.

– Пусть пока все останется таким же, пусть время пока не идет. Я потом смогу понять, как поступить…

– Конечно, сможешь. У тебя впереди много времени. Иногда через стену невозможно перелезть, как ни старайся. Можно в кровь сбить ладони и локти, можно ободрать ступни и колени, но ни на шаг не приблизиться к решению. В такие моменты не стоит бесполезно упорствовать, стоит успокоиться и посидеть возле нее, дать себе время подумать. А успокоившись, заметить, что преграду можно обойти с другой стороны, где она, оказывается, не такая высокая. Но для этого сначала надо отступиться и найти гармонию с собой, даже когда тяжело. Увидеть, закрыв глаза. Услышать, пропитавшись тишиной. Поэтому успокойся.

Я кивнула.

В словах на какое-то время отпала необходимость. Интерьер гостиной слушал наш разговор с молчаливым равнодушием, поблескивая темными матовыми спинками стульев и подлокотниками кресел.

В душе затеплилась робкая надежда и благодарность.

– Значит, ты не осуждаешь?

– Нет.

– Спасибо.

В это слово я вложила все, что на самом деле испытывала.

– Я поддержу тебя в любом решении, какое бы ты ни приняла.

– Правда?

Спокойный кивок русоволосой головы.

– Правда.

Ночь я провела, свернувшись на руках, затянутых в тонкие серебристые перчатки.

* * *

Во что он втянул их? В какую авантюру? И чем она закончится?

Ничего из этого Дрейк не знал.

Но он знал другое: как бы не решила поступить Дина со своей семьей, оставшейся в другом мире, он поддержит ее. Все что угодно, лишь бы мокрые подрагивающие в беспокойном сне стрелки ресниц просохли от влаги. Некоторые решения в жизни не даются легко, но каким бы тяжелым ни было их принятие, ты всегда должен ощущать, что поступаешь правильно. Иначе боль, терзания, преодоление страха – все впустую.

Он лежал, опершись спиной на подушку, держа в кольце своих рук доверчивое затихшее женское тело, с упоением ощущая, как сквозь ткань униформы проникает тепло. Тепло другого человека, находящегося так близко.

Пальцы в перчатке осторожно дотронулись до мягкой щеки, невесомо скользнули вдоль абриса лица, нежно коснулись пухлых, чуть приоткрывшихся во сне губ.

Красивая даже во сне. Расслабившаяся. Свернувшаяся на нем, словно попавший наконец в дом после долгого сидения под холодным ливнем котенок.

Дрейк знал, что не предаст этого доверия.

Его боялись, ему поклонялись, его ненавидели, избегали, терпели и даже уважали.

Но никогда не любили.

Странно, но эта мысль делала стальной разум уязвимым. Каким-то размякшим, полным надежды и желания долго смотреть на небо, чтобы найти звезду и загадать «самое-заветное» желание – «чтобы чудо это никогда не кончалось…»

Что за чертовщина?

После стольких лет стерильной эмоциональной чистоты, круговорот неконтролируемых чувств, поселившийся в душе с тех пор, как Бернарда впервые появилась в Нордейле, напрягал, но уже не так сильно, как вначале. Тогда он пытался бороться с ним, через какое-то время начал привыкать, а теперь даже научился находить в нем своеобразное удовольствие. И пусть не все были эмоции объяснимы с точки зрения логики, но многие из них – тех, что он много лет сознательно не допускал в жизнь, – теперь Дрейк не продал бы ни за какие богатства мира.

У него была пара. Был свой собственный родной человек. Тот, кто его по-настоящему, взаимно любил.

Дрейк медленно просмаковал родившееся от этой мысли внутри тепло и посмотрел в окно, за которым ясно по-зимнему горели звезды. Мысленно пожурил себя самого. Улыбнулся.