Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - Дэвид Харви

Форд был убежден, что новый тип общества может быть построен просто за счет надлежащего применения корпоративной власти. Цель установления восьмичасового рабочего дня с оплатой в пять долларов лишь отчасти заключалась в том, чтобы гарантировать согласие рабочего с дисциплиной, необходимой для обслуживания высокопроизводительной сборочной системы. Одновременно это означало еще и предоставление рабочим достаточного дохода и свободного времени для потребления продуктов массового производства, к которому корпорации готовы были перейти в невиданных прежде масштабах. Однако это предполагало, что рабочие должны знать, как правильно потратить свои деньги. Именно поэтому в 1916 году Форд направил армию социальных работников в дома своих «привилегированных рабочих» (причем главным образом иммигрантов), чтобы удостовериться, что у «нового человека» массового производства были правильный тип этической порядочности, семейная жизнь и способность к осмотрительному (то есть исключавшему алкоголь) и «рациональному» потреблению, совпадающему с корпоративными потребностями и ожиданиями. Этот эксперимент не продлился долго, но сам его факт был прозорливым сигналом о тех глубоких социальных, психологических и политических проблемах, которые поставил фордизм.

Форд был настолько уверен в способности корпоративной власти регулировать экономику в целом, что с началом Великой депрессии поднял зарплаты своим рабочим из расчета, что эта мера повысит платежеспособный спрос, оживит рынок и восстановит уверенность бизнеса. Однако принудительные законы конкуренции оказались слишком мощными даже для всемогущего Форда, и в итоге он был вынужден временно увольнять рабочих и снижать зарплаты. Все это привело к тому, что в рамках «Нового курса» Рузвельта для спасения капитализма с помощью государственного вмешательства были предприняты те меры, которые Форд пытался осуществлять в одиночку. В 1930-х годах Форд попробовал застолбить за собой этот результат, стимулируя рабочих к тому, чтобы они самостоятельно удовлетворяли большую часть своих повседневных потребностей. Рабочие, утверждал Форд, должны использовать свое свободное время для выращивания овощей на собственных огородах (этой практике как нельзя лучше последуют в Великобритании во время Второй мировой войны). Настаивая, что «самопомощь – единственное средство сопротивления экономической депрессии», Форд насаждал ту разновидность контролируемой утопии в духе формулировки «назад к земле», которая была характерна для плана Броадакр-сити Фрэнка Ллойда Райта. Но даже здесь можно обнаружить интересные признаки будущих конфигураций, поскольку в модернистских планах Райта скрыто присутствуют субурбанизация и деконцентрация населения, которые позже станут основными факторами, стимулировавшими платежеспособный спрос на продукцию Форда в ходе длительного послевоенного бума начиная с 1945 года.

Внедрение фордистской системы на самом деле было долгим и сложным процессом, растянувшимся примерно на полстолетия. Он зависел от массы индивидуальных, корпоративных, институциональных и государственных решений, многие из которых представляли собой непреднамеренный политический выбор или являлись инстинктивными реакциями на кризисные тенденции капитализма – особенно те, что проявились в ходе Великой депрессии 1930-х годов. Последующая мобилизация военных лет также предполагала крупномасштабное планирование и тщательную рационализацию трудового процесса, вопреки сопротивлению рабочих конвейерному производству и страхам капиталистов перед централизованным контролем. И капиталистам, и рабочим было сложно отрицать меры по рационализации, которые повышали эффективность во время напряженных усилий войны. Кроме того, ситуацию осложняло смешение идеологических и интеллектуальных практик. И левое, и правое крылья политического спектра выработали собственные версии рационализированного планирования государства (со всеми присущими им модернистскими атрибутами) в качестве средства для излечения недугов, которые столь явно унаследовал капитализм и которые столь отчетливо проявились в 1930-х годах. То был запутанный момент политической и интеллектуальной истории, когда Владимир Ленин превозносил тейлористские и фордистские производственные технологии, хотя профсоюзы Западной Европы их отвергали, когда Ле Корбюзье представал апостолом модерна, одновременно вращаясь в кругах авторитарных режимов (некоторое время – при Муссолини, а затем при вишистском режиме во Франции[59]), когда Эбенезер Говард изобретал утопические планы, вдохновленные анархизмом Патрика Геддеса и Петра Кропоткина, лишь для того, чтобы они были одобрены капиталистическими девелоперами, а Роберт Мозес, вступив в ХХ век политическим «прогрессистом», вдохновленным утопическим социализмом, изображенным в книге Эдуарда Беллами «Оглядываясь назад», в конечном счете пришел к роли «воротилы», который «занес топор мясника» над Бронксом во имя автомобилизации Америки[60] (см., например: [Caro, 1974]).

Представляется, что в межвоенные годы на пути распространения фордизма встали два значительных препятствия. Первое: во всем капиталистическом мире состояние классовых взаимоотношений едва ли способствовало легкому принятию производственной системы, которая будет столь прочно основана на социальном приобщении рабочего к продолжительному строго рутинизированному труду, требующему мало в части традиционных ремесленных навыков и не предоставляющему рабочему почти никакого контроля над распорядком, интервалами и расписанием производственного процесса. Чтобы внедрить свою конвейерную производственную систему, Форд практически полностью полагался на труд иммигрантов, но затем они понимали, что к чему, не говоря уже о враждебности коренных американских рабочих к фордовской системе. Текучка кадров у Форда оказалась впечатляюще высокой. Тейлоризм испытал похожее яростное сопротивление в 1920-х годах, и некоторые комментаторы, такие как Ричард Эдвардс [Edwards, 1979], настаивают, что рабочая оппозиция энергично громила внедрение подобных технологий в большинстве отраслей промышленности, вопреки капиталистическому господству на рынках труда, продолжавшемуся притоку эмигрантской рабочей силы и способности мобилизовать резервы рабочих рук сельской (а иногда и черной) Америки. В остальном же капиталистическом мире были попросту слишком сильны организация труда и ремесленные традиции, а иммиграция была слишком слабой, чтобы обеспечить фордизму или тейлоризму легко достижимое преимущество в производстве, даже несмотря на широкое признание и применение общих принципов научного менеджмента. В этом плане гораздо более авторитетной в Европе, чем книга Тейлора, оказалась работа Анри Файоля «Промышленное и общее управление», опубликованная в 1916 году. Делая акцент на организационных структурах и иерархическом упорядочении власти и организационных потоков, она дала начало совершенно иной версии рационализированного менеджмента в сравнении с озабоченностью Тейлора упрощением горизонтальных потоков производственных процессов. Конвейерная технология массового производства, то там, то здесь внедряемая в США, оставалась очень слабо развитой в Европе до середины 1930-х годов. За исключением завода Fiat в Турине, европейское автомобилестроение по большей части оставалось промышленностью высококвалифицированных (хотя и корпоративно организованных) ремесленников, которые выпускали автомобили высокого класса для высших слоев общества, и до Второй мировой войны было лишь слегка затронуто конвейерными методами для массового производства более дешевых моделей. Чтобы приспособить распространение фордизма к европейским реалиям, понадобилась масштабная революция в классовых отношениях, которая началась в 1930-х годах, но дала результат лишь в 1950-х.