Достойное общество - Авишай Маргалит

Сама идея групп включения предполагает, что человек может испытывать братские чувства даже по отношению к незнакомым людям, если он в состоянии идентифицировать их как принадлежащих к той же группе включения, что и он. Евреи воспринимают себя как принадлежащих к расширенной семье. Социалисты из Первого интернационала верили, что солидарность между рабочими, людьми одной судьбы, будет сильнее чувства принадлежности к любой другой группе включения, вроде религиозной или национальной, если только им удастся сформировать у рабочих классовое самосознание. Но есть у идеи братства и тривиальная ипостась, нашедшая выражение, скажем, в студенческих фратриях. Это не братские отношения между солдатами, которые сражаются плечом к плечу и у которых на всех одна судьба, это тусовочное чувство общности между ребятами, которые хорошо проводят время сообща. Подобное чувство товарищества может давать ощущения теплоты и близости, но столь же привычно включает в себя и унижающее поведение в адрес тех, кто еще не успел стать частью группы; поведение, которое зачастую принимает форму обрядов посвящения, мучительных, но открывающих дверь во фратрию.

Любопытно, что многие инициационные ритуалы включают в себя элементы унижения. Это происходит с новичками в закрытых школах, с новобранцами в элитных армейских частях, первокурсниками в студенческих братствах и так далее. В подобных случаях унижение направлено не против людей с маргинальным общественным статусом, но против людей со статусом лиминальным, то есть людей, которые находятся на стадии перехода между двумя социальными категориями и готовы шагнуть на следующую ступеньку общественной иерархии. Смысл этих унизительных ритуалов заключается в том, чтобы показать человеку, что он недостоин братства, к которому хочет присоединиться, пока не пройдет мучительных инициационных испытаний.

Может ли в достойном обществе быть место унижению в рамках (престижных) институтов, хотя бы и в контексте посвятительных ритуалов? Представляет ли, к примеру, травля новобранцев в элитных армейских частях с добровольным принципом комплектования явление одного порядка с садомазохистскими техниками унижения, которые по обоюдному согласию практикуют взрослые люди, которых мы не исключаем из достойного общества? Следует признать, что унижение лиминальных индивидов не равноценно отвержению индивидов маргинальных, прежде всего потому, что унижение человека в переходном статусе есть явление временное и ограничено периодом инициации. Однако в самый момент ритуала оно представляет собой весьма жесткую форму унижения, более того, это унижение с оттенком институциональности. Институциональным подобное унижение является не в том смысле, что оно осуществляется во имя конкретного социального института, но в том, что оно регулярно имеет место в рамках этого института. Унижение в садомазохистских отношениях двух взрослых партнеров представляет собой непростую проблему для цивилизованного общества, но здесь мы имеем дело с ситуациями, в которые косвенно вовлечены социальные институты. Достойное общество несовместимо с лиминальным унижением, даже если таковое воспринимается как временное, как необходимое зло на пути к великому братству. Унижение остается унижением, и братские отношения не должны быть куплены его ценой.

Телесные знаки

Телесные знаки играют крайне важную роль в формировании и поддержании человеческой идентичности и в самоотождествлении людей с той или иной группой включения. Нетрудно понять, почему унижение зачастую бывает ориентировано на телесные особенности и на одежду. Это покушение на значимые составляющие человеческой идентичности. Тип волосяного покрова, форма носа и скул, разрез глаз – все это может служить источником как гордости, так и стыда. Унижение часто принимает форму оскорбительных жестов, направленных на телесные признаки, равно как и на одежду, которая воспринимается как «естественное продолжение» тела.

Как снобистские, так и вульгарные общества обладают собственными способами реакции на телесные особенности и на одежду. Если согласно армейским требованиям новобранцы должны иметь одинаковую короткую стрижку, в то время как жизненный стиль некоего конкретного новобранца предполагает длинные волосы, возникает конфликт двух жизненных стилей, и институциональное требование к стрижке можно интерпретировать не только как принуждение, но и как унижение. Если та вера, которой придерживается человек, содержит четко выраженный запрет стричь волосы – скажем, если бы наш солдат был сикхом, – а от него все равно требуют их остричь, он воспримет это как покушение на самые основы его идентичности. Но если молодой человек играет в рок-группе или просто принадлежит к рок-культуре, в которой длинные волосы обладают социально значимым смыслом, можно ли будет счесть его чувство унижения перед лицом армейских требований к прическам столь же оправданным, как и в случае с сикхом? Мы можем допустить, что остриженные волосы нашего рокера дадут его приятелям возможность от души поиздеваться над ним, когда он пойдет в увольнение. Но само по себе требование короткой стрижки унижением являться не будет. При этом роковый или левацкий жизненный стиль может означать приверженность к антибуржуазному способу жизни, и длинные волосы будут внешним выражением этих приоритетов. В немецкой армии, например, в шестидесятые годы решили, что такого рода жизненные стили имеют право на уважение, и новобранцев перестали заставлять стричь волосы.

Тот способ, которым достойное общество должно воспринимать телесные знаки, связанные с приверженностью тому или иному не запрещенному законом жизненному стилю, зависит от того, какое значение в рамках этого жизненного стиля придается этому телесному знаку. Общество, чьи институты мы здесь рассматриваем, может даже иметь собственную заинтересованность в телесных знаках принадлежащих к нему людей, и эта заинтересованность может вступать в прямое противоречие с формами жизни, принятыми у тех или иных существующих в этом обществе групп включения. Доминирующая культура, которая определяет поведение основных социальных институтов, может, например, быть заинтересована в демонстрации телесных знаков «современности», порядка и эффективности. Петр Великий велел брить бороды боярам, чтобы продемонстрировать, что Россия собирается порвать с традицией и вступить в новую эру, эру вестернизации. Кемаль Ататюрк делал то же самое в отношении традиционного турецкого платья и требовал, чтобы чиновники носили европейский костюм. В современной медийной культуре этот контраст драматизировала история мусульманской девочки из парижского пригорода, которая пришла в школу в традиционном головном уборе. Ее костюм вошел в противоречие со школьным дресс-кодом, что было воспринято как вызов доминирующему жизненному стилю; но кроме того, заложенный в ее костюме религиозный подтекст был опознан как попытка сопротивления принципу отделения образовательной системы от религии.

Здесь мы выходим на новый, весьма любопытный аспект разговора о телесных знаках. Общий его контекст применительно к толерантным плюралистическим обществам доселе был связан с соперничеством между разными группами, основанными на безусловном включении и практикующими разные жизненные стили. Однако теперь речь у нас зашла об иного рода соперничестве – между обществом как целым и его подгруппами. Вопрос состоит в том, требует ли этот новый контекст нового принципа. Возможно возражение, что сам этот вопрос основан на ложных предпосылках. Предположение, что общество как целое противостоит некоему меньшинству, воспринимаемому как единая группа, является ошибочным. Речь идет о соперничестве не между обществом как целым и меньшинством как группой, но между доминирующей в данном обществе группой, которая пытается говорить от лица общества в целом, и меньшинством, также являющимся частью данного общества.