Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби - Бен Макинтайр

Если Филби собирался бежать, чтобы в изгнании присоединиться к Берджессу и Маклину, то момент был как раз подходящий. Но Ким не сбежал. Он решил остаться и попробовать сблефовать. Впоследствии он обосновывал свой выбор с позиции принципа (его обычная манера объяснять свое поведение): «Несомненно, моим долгом было выйти из ситуации победителем». Однако лежал в основе его решения и расчет: ФБР еще не начало его подозревать, так что предположительно МИ-5 тоже не подозревала. Никому еще не удалось установить личность Стэнли. Если бы они все-таки стали копаться в его прошлом, то могли бы обнаружить главным образом косвенные свидетельства. Давние заигрывания Филби с левыми едва ли были секретом, к тому же он рассказал Валентайну Вивьену о женитьбе на Литци. Конечно, дружба с Берджессом сильно портила картину (в 1940 году он участвовал в вербовке Филби), но если бы они оба и вправду были советскими шпионами, разве Ким разрешил бы Берджессу жить у себя дома? «Нет сомнений, что у Кима Филби поведение Берджесса вызывает глубокое отвращение», — написал Лидделл после того, как Филби связался с ним и признался, что он в ужасе от побега друга.

Сам факт, что Филби не сбежал, должен был свидетельствовать о том, что его совесть чиста. Конечно, изобличающие подсказки начали появляться еще давно: перебежчик Кривицкий описывал британского шпиона, работавшего в Испании журналистом; Волков упоминал некоего сотрудника контрразведки и исчез после того, как делом занялся Филби. Если заглядывать еще глубже, то МИ-6 могла бы припомнить и советские документы, которые он брал в архиве в Сент-Олбансе. Однако для судебного преследования МИ-5 понадобились бы более твердые улики. Они могут подозревать его, допрашивать, подталкивать к признанию и пытаться загнать в ловушку. Но обличить его будет очень непросто. И Филби об этом знал. С холодной головой и удачей, которая, похоже, неизменно ему сопутствовала, у него еще оставался шанс спастись от надвигающегося шторма. «Вопреки очевидному я считал, что у меня хорошие шансы».

У Филби оставалось еще одно оружие — возможно, самое сильное в его арсенале — умение дружить. У него были могущественные друзья по обеим сторонам Атлантики, люди, работавшие с ним и доверявшие ему много лет. Эти люди видели его таланты разведчика, делились с ним секретами и пили его коктейли. Согласившись с тем, что он виновен, они бы и сами до некоторой степени оказались втянутыми в эту историю. «Уверен, есть немало людей, занимающих высокие посты, — рассуждал Филби, — которым бы очень хотелось, чтобы моя невиновность была доказана. Они будут склоняться в сторону презумпции невиновности».

Филби знал, что может рассчитывать на заступничество друзей, прежде всего двоих: Джима Энглтона и Ника Эллиотта.

Требование явиться в Лондон пришло Филби в форме вежливой, написанной от руки записки от его непосредственного руководителя Джека Истона: тот сообщал, что Ким вскоре получит официальную телеграмму с приглашением вернуться домой и обсудить исчезновение Берджесса и Маклина. Истон принадлежал к числу немногих старших по должности чиновников, которых Филби уважал; человек с «острым, как рапира, умом», способным на «тончайшие интриги». Впоследствии Филби задавался вопросом, не намекали ли ему этим письмом, чтобы он тоже бежал — во избежание скандала. На самом же деле это, скорее всего, был всего лишь дружеский, ободряющий жест — мол, не о чем беспокоиться. Перед отъездом в Англию Филби еще раз обошел своих коллег в ЦРУ и ФБР, но так и не заметил никакой подозрительности в свой адрес. Энглтон держался так же дружелюбно, как обычно. Вечером одиннадцатого июня 1951 года, накануне отлета Филби в Лондон, друзья встретились в баре.

— Долго тебя не будет? — поинтересовался Энглтон.

— Примерно неделю, — небрежно ответил Филби.

— Можешь кое-что для меня сделать в Лондоне? — спросил Энглтон и объяснил, что ему нужно отправить в МИ-6 срочное письмо, но он уже пропустил дипломатическую почту на этой неделе. Не мог бы Филби доставить письмо собственноручно? Джеймс подтолкнул к нему конверт, адресованный главе контрразведки в Лондоне. Позднее Филби предполагал, что это тоже было некоей уловкой, призванной проверить его или загнать в ловушку. Паранойя уже начала его подтачивать. Между тем Энглтон не испытывал и тени сомнения: друг, которому он доверял, доставит письмо и вернется через неделю, и тогда они, как обычно, вместе пойдут на ланч в «Харвиз». Проведя, по выражению Филби, «приятный часок» в баре за обсуждением «вопросов, касавшихся их обоих», Филби сел на поздний самолет в Лондон. Больше ему не суждено было увидеть ни Энглтона, ни Америку.

Как и ожидал Филби, мрачные тучи сомнения начинали медленно сгущаться по обеим сторонам Атлантики. Надвигалась буря, которая вскоре сбила с курса корабль «особых отношений» и заставила секретные службы Великобритании вцепиться друг другу в глотки. Могло показаться, что американцы сохраняли невозмутимость, однако исчезновение дипломатов стало «крупной сенсацией» и в Вашингтоне. Уже развернулось расследование, в центре которого находился Гай Берджесс, а следовательно, и его друг, защитник и арендодатель Ким Филби. Директор ЦРУ Уолтер Беделл Смит приказал всем сотрудникам, располагавшим какими-либо сведениями о Филби и Берджессе, как можно скорее доложить об этом. Первым на стол шефа ЦРУ лег отчет Билла Харви из контрразведки; вторым, через несколько дней, — отчет Джеймса Энглтона. Документы разительно отличались друг от друга.

Отчет Харви — «высокопрофессиональный, проницательный и написанный в обвинительном тоне», — по сути дела, изобличал Филби. Бывший агент впоследствии утверждал, что подозрения насчет Филби возникли у него задолго до побега Берджесса и Маклина, а как сотрудник ФБР он, возможно, имел доступ к материалам «Веноны». Изучив карьеру англичанина в мельчайших подробностях, Харви объединил разрозненные доказательства и с сокрушительной конкретикой описал все это на пяти страницах, заполненных плотной машинописью. Он отметил связи Филби с Берджессом, его роль в деле Волкова, участие в провальных албанских операциях и полную осведомленность об охоте на шпиона Гомера, дававшую идеальный шанс предупредить Маклина о надвигающемся аресте. Ни одно из этих свидетельств по отдельности не было достаточным доказательством вины, но в целом вывод, по мнению Харви, напрашивался сам собой: Филби — советский шпион. Впоследствии Ким характеризовал эти обвинения как «сведение счетов задним числом», личную месть за оскорбление, нанесенное жене Харви на кошмарном званом ужине всего полгода назад.

Второй отчет разительно контрастировал с первым. Энглтон описывал многочисленные встречи с пьяным Гаем Берджессом, но отмечал, что Филби, похоже, смущался из-за выходок друга и старался сгладить впечатление, объясняя, что Берджесс «получил сильное сотрясение во время несчастного случая и оно периодически дает о себе знать». Энглтон решительно отвергал любые предположения, будто Филби мог быть заодно с перебежчиком, и заявлял о своей «уверенности», что, какие бы преступления ни совершил Берджесс, он действовал «вне всякой связи с Филби». По словам одного сотрудника ЦРУ, «в общем, получалось… нельзя обвинять Филби в том, что натворил этот псих Берджесс». С точки зрения Энглтона Филби был вовсе не предателем, а честным и блестящим человеком, которого жестоко обманул друг, а у того, в свою очередь, из-за ужасного удара по голове сильно пострадала психика. Согласно биографу Энглтона, «он лелеял убеждение, что подозрения с его британского друга снимут», и предупреждал Беделла Смита, что, если ЦРУ начнет выдвигать необоснованные обвинения в измене против высокопоставленного сотрудника МИ-6, это нанесет серьезный урон англо-американским отношениям, поскольку в Лондоне Филби «высоко ценят».