Каменный плот - Жозе Сарамаго

В тот же самый день они отправились на берег взглянуть на каменный корабль. Мария Гуавайра надела что-то такое яркое и разноцветное, не дав себе труда пройтись по нему утюгом — ветер и солнечный свет и так разгладили морщины и складки, образовавшиеся от долгого лежания в бездонном ларе. Вел их славный проводник Педро Орсе, впрочем, больше доверявший инстинкту и чутью пса, чем собственным глазам, которым при свете дня все предстает, по правде говоря, будто впервые. На Марию Гуавайру надежда плоха: она этой дорогой не ходит, да и нет ей дела до того, куда они идут ей бы лишь, под любым предлогом, взять за руку Жоакина Сассу, прильнуть к нему всем телом и дать себя увлечь в сторонку, на минутку, длящуюся столько же, сколько поцелуй, а поскольку, как все мы знаем, это ненадежный способ измерения времени, то парочка постоянно отстает от главных сил экспедиции. Жозе Анайсо и Жоан Карда ведут себя не в пример скромнее — оно и понятно: они близки уже целую неделю, заморили, так сказать, червячка, утолили первоначальный пыл, и теперь не ответствуют на зов плоти, а сами её зовут, но аппетит, как известно, приходит во время еды, и исходящее от дома сияние, прошлой ночью издали наблюдаемое Педро Орсе, объяснялось не только любовными играми Марии Гуавайры и Жоакина Сассы — по крайней мере, ещё десять пар одновременно предавались там любви.

С моря идут облака — не идут, а летят, сбиваясь в плотные стаи и тотчас вновь рассеиваясь так стремительно, будто каждая минута длится лишь долю секунды; все движения — и быстрые, и медленные — этих мужчин и этих женщин укладываются — то ли и впрямь, то ли так кажется — в одно это мгновение, и можно было бы сказать: мир спятил, если бы в наших силах было постичь всю глубину этого незамысловатого выражения. Они стоят уже на вершине, откуда видно штормящее море. Педро Орсе не узнает местности — все эти гигантские нагромождения скал, валунов и утесов, еле заметную тропинку, спускающуюся подобием лестницы, Боже, как прошел он тут вчера ночью, пусть даже и с помощью собаки, это истинное чудо, которое он объяснить не в силах даже себе самому. Он ищет глазами каменный корабль — и не находит его, но тут Мария Гуавайра, выдвигается в авангард, давно пора, кому же, как не ей, знать здешние пути-дороги. И вот они на месте, и только Педро Орсе открыл рот, чтобы сказать: Это не здесь, как тотчас увидел перед собой каменный руль со сломанным румпелем и огромную мачту, при свете дня кажущуюся ещё толще и выше, и весь корабль — но странные перемены произошли с ним, словно эрозия, о которой старик толковал сегодня за завтраком, в одну ночь выполнила работу тысячелетий, да где же он? не вижу — нет ни приподнятого заостренного носа, ни выпуклого днища, да, камень этот общим своим абрисом, очертаниями напоминает корабль, но и святейшему из святых не под силу сотворить такое чудо, чтобы эта громадина хотя бы держалась на воде, и не в том дело, что она из камня, а в том, что камень почти совсем уже непохож на корабль, ведь в конце-то концов птица летает лишь потому, что похожа на птицу, думает Педро Орсе, но тут слышен голос Марии Гуавайры: На этом корабле приплыл из восточных стран святой, и сейчас ещё видны следы его ног, когда сошел он на берег и двинулся вглубь страны, следы эти углубления в скалах, ставшие из-за беспрестанно накатывающего прибоя маленькими озерцами, разумеется, всякое сомнение — законно, но все же будем последовательны, или все примем или все отвергнем, а если допустить, что святой приплыл из дальней дали на каменной плите, то отчего бы не признать возможным, что огненные его ступни прожгли скалы так, что следы остались по сию пору. И ничего другого не остается Педро Орсе, как принять и признать все это, но все же в памяти своей он хранит образ другого корабля, который видел он один прошлой ночью — почти беззвездной и оттого заполненной возвышенными видениями.

Море мечется по скалам так, словно пытается сопротивляться неостановимому приливу камня и земли. Люди смотрят теперь не на мифический корабль, а на разгул стихии. Ехать пора, говорит Жозе Анайсо. Куда? говорит Жоана Карда, а Жоакин Сасса: Нас ведь пятеро, да ещё собака, мы не поместимся в Парагнедых, эту проблему надо как-то решить, вот, например, мы с Жозе вдвоем поедем поищем какую-нибудь машину побольше, их там по обочинам десятки стоят, трудно только найти такую, чтобы была на ходу, те, мимо которых мы поезжали, все были раскурочены. Придем домой и сообразим, что делать, сказал Жозе Анайсо, время ещё есть. А как же мой дом, земля? пробормотала Мария Гуавайра. Выбора нет, или уберемся отсюда, или погибнем — эти слова, произнесенные Педро Орсе, решили исход дела.

И после обеда Жоакин Сасса и Жозе Анайсо пустились на поиски более вместительного автомобиля — хорошо бы найти армейский джип, а ещё лучше грузовичок с крытым кузовом, фургон, этакий дом на колесах — но, как и предвидел Жоакин, при чрезвычайном богатстве выбора ничего подходящего им не попадалось. К вечеру, когда они возвращались домой, встречное, с запада на восток, движение становилось все более интенсивным: с побережья начался исход жителей, ехавших на машинах, а иногда и на незабвенных тяжко навьюченных ослах, на велосипедах — хотя по здешней крутизне особенно педали не покрутишь — и на огромных грузовиках, и в автобусах мест на полсотни, если не больше, куда садилась целая деревня, и не знавала доселе Галисия таких миграций. Кое-кто из встречных с удивлением смотрел на наших путешественников, плывших против течения, кое-кто махал им руками, пытался остановить: Куда вас черт несет, не знаете, что ли, что происходит? Спасибо, спасибо, не беспокойтесь, знаем, нам надо своих забрать, пока здесь ещё безопасно, отвечали они, а потом Жозе Анайсо сказал спутнику: Если здесь такое, представляешь, что в Португалии творится, и тут их осенила спасительная мысль: Что ж мы за дурни-то такие, вот оно, решение-то, переберемся вглубь страны, сделаем две ездки, или три, или сколько понадобится, все перевезем, пустующий дом найти легче легкого, люди все бросают. С этой новостью они и вернулись к остальным, обрадовавшимся ей, как она того заслуживала, с тем, чтобы с утра начать сборы, отложить в сторонку самое необходимое и что надо доставить на новое место в первую очередь, а пока, после ужина, устроить пленарное заседание и составить списки, прикинем, что выкинуть, а что — взять с собой, Парагнедых придется завтра попыхтеть.

Однако утро началось с того, что работники не пришли, а Парагнедых не завелся. Нам бы не хотелось, чтобы кто-нибудь усмотрел в этих событиях какую-то взаимосвязь и решил бы, например, что поденщики-аграрии, по насущной необходимости или поддавшись внезапному зловредному побуждению, похитили из автомобиля какую-нибудь важную часть его устройства. Это не так. И тот, что постарше, и молодой были вовлечены в стремительный исход жителей, опустошивший побережье на глубину пятидесяти километров, однако через три дня, к брошенному дому Марии Гуавайры вернется один из работников — тот, разумеется, который помоложе, который ухаживал за хозяйкой и за землями её, именно в таком или же в обратном порядке, но нам никогда не дано будет узнать, вернулся ли он для того, чтобы исполнить свою мечту стать собственником всего этого богатства, так глубоко укорененного в почве, вступить в обладание им хоть на несколько дней, пока геологическая катастрофа не уничтожит и его самого, и землю, и мечту — или же для того, чтобы охранять чужую собственность, борясь с одиночеством и страхом, рискнув всем в надежде выиграть все, то есть и руку Марии Гуавайры, и её имущество, и уповая, что беда пройдет стороной. В тот день, когда Мария Гуавайра вернется сюда — если вернется — она увидит, как этот человек ковыряется в земле или спит, утомясь от работы, на облаке голубой шерсти.