Тени старого мира - Игорь Демин

рассыпанными по столу чищеными дольками чеснока, горьким зеленым луком и петрушкой.

Перед стариком лежала раскрытая книга, та самая, что Босой принес от Ирмы: «Объект „Гранитный“: наука на страже интересов государства». Толстые иллюстрированные страницы заполняли пафосные тексты, полные цифр и технических характеристик, а еще фотографий. Со старых снимков смотрели люди, свято верившие в светлое будущее человечества. Многие из них положили жизнь за эту идею, кто на научном поприще, кто на службе в секретных зарытых в землю объектах. Они знали, что современники о них не узнают. Даже на обложку книги с их фотографиями поставят гриф «Совершенно секретно». И все же они работали, зачастую без выходных и отпусков. Потому что знали, для чего живут. Потому что были людьми того, старого мира.

Винник мог многих назвать по именам, и далеко не только тех, перед именами которых стояли слова «начальник», «руководитель» или «генерал». Например, на сто двадцатой странице на фото строительного участка № 24Ц — Василий Андреевич Фомин, гениальный буровик. Винник помнил, как ездил за ним на якутские прииски, и как пришлось вызывать военных, когда тамошнее начальство прознало, кто и кого у них увозит.

Еще через две страницы — фото из механической мастерской. На ней Кононов Олег Иванович, сварщик от бога. Он был способен сварить конструкции любой сложности под водой, на глубине в пятнадцать метров, и при этом не запыхаться. Бригада Кононова отвечала за все сложнейшие конструкции объекта «Гранитный». Если бы не они — не было бы ни «Гранитного», ни его уникальных характеристик.

Лист переворачивалась за листом. Имена всплывали в памяти и пропадали. Спирт потихоньку пьянил, дурманил голову, но Винник знал, что не успеет напиться до того, как дойдет до главного для него в книге снимка, смотреть на который было слишком больно, но и не смотреть не получалось.

— Ты опять не ушел?

Входная дверь отворилась. В дом ввалилась, под старческие покряхтывания, большая корзина, наполненная подсохшими ветками буевика, колючего кустарника, обильно росшего у старицы Чернушки, сразу за лесом. За корзиной вплыла Любава, а за ней — брюхатая Парашка. Женщины весь путь от Чернушки тащили корзину за ручки вдвоем, едва передвигая ногами, и каждые сто метров останавливаясь. Виннику стоило помочь им, но он чувствовал, что если выйдет из дома — уже не найдет сил вернуться. Голос зовущей в путь Миссии звучал слишком громко.

— Не ушел, дорогая сударыня.

Каждый день они с травницей говорили об одном и том же. О том, что он все никак не уйдет. Поначалу Любаве нравилась хоть какая-то компания. С некоторых пор же она его откровенно гнала из дома.

Любаве не нужна была его вежливость, его бесконечные удивительные рассказы о происходящих в мире чудесах. Она хотела лишь, чтобы меченый покинул ее дом и побыстрее. Чуть больше недели назад она впустила Винника лишь потому, что он всегда на следующий день уходил. Изгоя звала Миссия, и он ничего не мог с этим поделать. В этот же раз старик остался, каждый день напиваясь принесенным из Гранитного спиртом, и тон травницы становился все раздражительнее.

— Все дни только пьешь и в прошлое пялишься! Хоть бы сарай поправил, — Любава взглянула мельком, но и этого ей хватило, чтобы понять, на каком месте открыта книга.

Ей очень хотелось перелистнуть еще одну страницу и увидеть на снимке себя — молодую, с большой крепкой грудью, горящими глазами и ученой степенью, наличие которой тогда еще что-то значило. Теперь это лишь поднимало из глубины памяти пену болезненных воспоминаний. Любава схватилась за книгу и со злостью захлопнула ее.

— Убирайся!

Винник осторожно высвободил книгу из ее рук.

— Книга такая же моя, как и твоя.

— Тогда убирайся вместе с ней!

— Да не могу я уйти! Не хочу!

— А как же твоя миссия?

Старик опустил голову.

— К черту миссию. Душа болит.

Травница удивительно шустро обогнула стол, вцепилась пальцами в лицо Винника и подняла его, так, чтобы смотреть прямо в глаза.

— У тебя нет души. Ни у кого из вас нет души. Хватит цепляться за прошлое. Хватит меня мучить. Уходи!

Старик не стал вырываться, только скосился на испуганно забившуюся в угол за печкой Парашку. Девка еще не привыкла к свободной жизни и не сомневалась, что гнев в итоге сорвут на ней. Да и татуировку на ее шее травница еще не свела. Для этого и ходили на старицу, и тащили оттуда полную корзину буевика. Кору с него следовало несколько часов отмачивать, а потом кипятить в той же воде, пока вся не выпарится до густой жижи. Полученная мазь немилосердно выжигала кожу, но шрамов после ожогов совсем не оставалось.

Любава поняла взгляд старика без слов, отошла к корзине, перебирать и очищать от листьев принесенные ветки. Винник же упрямо открыл книгу на той же странице.

— Я уйду. Но только после того, как узнаю, что решил Босой.

— Как будто бы у него есть выбор, — усмехнулась травница, — вы же не сказали ему, что если он пробудет в гарнизоне хотя бы две недели, то уже никогда не сможет уйти за его пределы? Сколько ему осталось? Четыре дня?

Винник кивнул.

— Впервые за столько лет я чувствую, что совершаю ошибку.

— Я исправлю ее за тебя, старый дурак, — Любава подняла корзину за лавку, — если Босой выживет в Большой битве, я вытащу его оттуда.

— Ты что, — удивился старик, — все еще ходишь туда?

— Как будто бы у меня есть выбор. Иди давай, помогай.

Варка мази заняла все время до вечера. К стиранию татуировки приступили, только когда взошла луна. Ее голубоватый свет проникал в комнату сквозь стекла, отражался в зеркале, стеклянных бокалах, в до блеска начищенной посуде.

Парашка разделась до полной наготы, встала в широкий таз. Винник и Любава в четыре руки намылили ее и терли мочалками, пока кожа не начала скрипеть. Татуировку ненадолго обложили льдом из погреба, а потом растертой до волокон ивовой корой. Природное обезболивающее и в сравнение не шло с прежними лекарствами, но все же лучше, чем ничего.

— Будет очень больно. Тебе придется потерпеть, — Любава провела ладонью по щеке рабыни, — мы могли бы тебя положить на постель, и даже привязать. Поверь мне, вступать в новую жизнь лучше без страха, стоя, с горделивой осанкой, а не связанной по рукам и ногам. Я и прежде сводила рабские татуировки. Поверь, человек, что не способен достойно вытерпеть боль новой жизни, остается рабом даже без татуировки. Ты меня понимаешь?

Парашка обхватила обеими руками выпирающий живот и испуганно закивала. Она только сейчас осознала, что ей