Невидимый - Дэвид Левитан

Никто из нас не знает, что делать. Никто из нас не знает, что Милли делает с Элизабет, и не было ли это ошибкой оставить ее там.

Вернувшись в наш дом, Лори открывает дверь и держит ее передо мной, сбивая с толку консьержа, погруженного в решение кроссворда. Лори чувствует, что дал маху, но не говорит ни слова. Он обращается ко мне только тогда, когда мы оказываемся в безопасности – вдвоем в лифте.

– Хочешь залезть на крышу? – спрашивает Лори.

Этого я не ожидал.

– Шон показал мне, как туда попасть, – объясняет Лори. – Ты же наверняка проводишь там все время?

Я качаю головой, но Лори этого не видит.

– Если мы пойдем к тебе или ко мне, мы будем просто ждать ее, понимаешь?

Я знаю. Поэтому я говорю ему: конечно, полезли на крышу.

Дверь на крышу тяжелая, но сигнализации там нет.

Лори может с легкостью распахнуть ее, но мне всегда требовалось на это больше усилий.

Я забирался на крышу только тогда, когда мне это действительно было необходимо.

На крыше дневной свет воспринимается иначе – не так, как на улице, не так, как когда он попадает в окно. Мы в странном пограничном пространстве между землей и небом: находясь на девятом этаже, мы нависаем над пешеходами, над машинами, над менее высокими зданиями. Однако есть и более высокие здания, нависающие над нами.

Эти более высокие дома стоят молчаливо, их окна, напоминающие остекленевшие глаза, закрыты. Мы находимся в нише городской тишины, звук дорожного движения превратился в тихий гул, голоса никогда не поднимаются до того уровня, где мы находимся.

Лори подходит к ограждению, смотрит вниз. Я задерживаюсь. Он обращается ко мне, думая, что я там.

– Одну секунду, – говорю я.

Такое чувство, что в последний раз я был здесь много лет назад, хотя я и не думал, что прошли годы. Жаль, что не существует какого-то индивидуального способа отмечать время, чтобы нам не приходилось рассчитывать только на дни, недели, месяцы и годы. У каждого из нас своя собственная мера, свои собственные представления об относительности. Расстояния между любовными историями. Расстояния между пунктами назначения. Расстояния между смертями.

Или только одна смерть. До нее время летело быстро. После нее – целая вечность.

– Ты здесь? – спрашивает Лори.

– Да, – отвечаю я, становясь рядом с ним, не прикасаясь к ограде.

Он смотрит на парк.

– Ты часто сюда поднимаешься? Шон говорит, что иногда прячется здесь. Я подумал – наверное, и ты проводишь здесь время. То есть он думает, что он здесь один. Но никогда нельзя быть уверенным, правда?

– Вообще-то я здесь не бываю, – бормочу я.

– Почему? Здесь так красиво. К тому же тебя-то они не поймают.

– Дело не в этом, – говорю я.

– Боишься, что дверь вдруг захлопнется и ты окажешься в ловушке? Шон говорит, что этого можно избежать.

– Нет. Просто… Я не очень-то люблю это место. И никогда не любил.

Мне хорошо известно, что это ложь. Я думаю: «Почему же я не могу сказать ему правду?»

– Тогда мы можем спуститься, – предлагает Лори.

Я думаю обо всем, через что он прошел. Не в последние два дня – со мной и Элизабет, а раньше.

– Я оказался здесь в плохое время, – объясняю я ему. – В очень плохое время. Поэтому мне трудно возвращаться, не вспоминая об этом.

Он кивает, но больше вопросов не задает. Он оставляет мне возможность рассказать самому.

Думаю, он догадывается.

– Случилось это сразу после смерти моей мате ри, – говорю я. – Я провел месяц в тумане, полно стью раздавленный. Я не мог поверить, что остался один. Все казалось невозможным. Я понимал, что на до есть, но этим все и ограничивалось. Отец писал мне, предлагая приехать. Я отказался. Я чувствовал, что от этого будет только хуже, в особенности из-за того, что он все равно бы не остался. Получается, что я бы просто отдалял свое полное одиночество. И вот как-то раз, ночью, я пришел сюда. Нашел в себе силы и открыл эту дверь. В первый раз с тех пор, как мама умерла, я почувствовал уверенность. Это была вспышка уверенности: я скоро умру. И способ, которым мне предстояло умереть, состоял в том, что я намеревался спрыгнуть с крыши. Это было единственным решением. Казалось, все остальные варианты отпали, стены наступали на меня, и в этом сузившемся мире мне оставался один путь к бегству, один выход.

– Я подошел сюда, – продолжаю я, указывая на одну часть ограждения, хотя Лори не может видеть, куда я показываю. – Мне даже не нужно было оставлять записку – я подумал, что в конце концов отец заметит, что меня нет. Но он мог так и не узнать, правда? Я мог оказаться где угодно. Я поставил одну ногу на стену. Я был уверен в своем решении… и вдруг эта вспышка миновала. Я подумал: да, все-таки был один человек, которому мне следовало бы оставить записку. Моя мать. Понимаю, это выглядит безумием, но я чувствовал, что все-таки должен ей это. Но как только я подумал о ней, я сразу же представил, как сильно бы она опечалилась, если бы увидела меня в таком состоянии. Я представил, как мое искалеченное тело лежит там, на тротуаре, и никто бы даже не заметил, что все залито кровью. Мысль о том, что все будут перешагивать через меня долгие дни, или месяцы, или даже годы… это было самое печальное, что когда-либо приходило мне в голову, и я знал, что мама никогда, никогда бы не позволила мне это сделать. Не то чтобы я видел или слышал, как она говорит со мной. Я просто знал. Думаю, так я узнал, что не существует такой вещи, как вспышка уверенности. Конечно, это вспышка, но это не уверенность, даже если она на нее похожа. И я не был здесь с тех пор именно по той причине, что это место напоминает мне о том, как близок я был… Как мрачно это было. Понимаешь?

Лори протягивает мне руку. Я придвигаю свою и концентрируюсь, чтобы он мог до меня дотронуться. Чтобы он мог меня утешить, как это принято у человеческих существ.

– Я никогда не хотел умереть, – говорит Лори. – Но я всегда знал, что такой вариант существует. Я чувствовал, что другие люди хотят, чтобы я это сделал, поэтому я сопротивлялся. Я никогда даже не рассматривал такую возможность. Это было бы огромным поражением для меня – я бы ни за что не ушел. Даже когда я лежал в больнице, даже когда мне приходилось туго – видимо, я испытывал нечто противоположное твоей вспышке уверенности. Уверенность, которую чувствовал я, была основой – тем, на чем строились все мои прочие мысли. Я должен через это пройти. Должен выздороветь. Должен убраться к черту из этого города. Они покалечили мое тело, но я не позволю им прикоснуться к моей жизни. В этом я был уверен. И я до сих пор уверен – кроме тех мгновений, когда я не уверен. Впрочем, это исключения.

– Мне кажется, когда речь заходит об этом, – признаюсь я, – я вообще не понимаю жизнь.

– У тебя было мало практики, – предполагает Лори. – Но я не уверен, что практика облегчает положение.