Ордер на возмездие - Максим Гарин

«Одно слово – при исполнении» – так определил для себя капитан Третьяков.

Остроухов же, в отличие от своего коллеги, умел переключаться. Его глаза весело поблескивали, он развлекался тем, что разглядывал публику, каждому из колоритных персонажей придумывая клички. Большинство мужчин, если не считать нескольких случайных, залетных, были бандитами или бизнесменами. Здесь сложилась ситуация, как на водопое: и волки, и ягнята мирно сосуществовали, никто не бросался перегрызать другому горло. Остроухов с интересом отмечал, как иногда от одного столика к другому официант переносит поднос с бутылкой, как мило улыбаются друг другу непримиримые враги.

«А что, – подумал он, – и Толстошеев, и мы преспокойно сидим в одном зале, пьем водку одной и той же марки, едим осетрину, отрезанную от одного куска, и мир не переворачивается кверху ногами. Но совсем другой разговор начнется тогда, когда Толстошеев окажется в камере сидящим на стуле, привинченном к полу, а я буду сидеть за столом и задавать ему неудобные вопросы. Но может оказаться и наоборот: меня подвесят за ноги в каком-нибудь подвале, а Толстошеев будет сидеть в кресле и задавать неудобные вопросы, на которые я не смогу ответить».

Остроухов заметно взгрустнул, закурил сигарету и принялся пускать дым мелкими колечками, стараясь всадить меньшие в большие. Третьяков же занимался тем, что макал язык в рюмку с водкой, пряча ее в кулаке, и наслаждался смородиновым вкусом спиртного.

Разговаривать гээрушникам было не о чем, работали они обычно на пару и в ожиданиях переговорили уже обо всем на свете. Каждый знал подробности не только теперешней, но и школьной жизни своего напарника. Иногда Третьякову казалось, что это не Остроухов, а он прожил его жизнь, так ярко рисовались у него в голове картинки из школьного детства Третьякова, проведенного в городе Можайске, где сам Остроухов никогда в жизни не бывал.

Толстошеев с Мешковым никуда не спешили. Они даже не добрались в своей беседе до основной сути. Разговаривать о делах нужно на сытый желудок, когда никуда не спешишь, ничего тебе не хочется, ты на верху блаженства, хорошо соображаешь и не жадничаешь. Тогда легко отметаются всякие второстепенности, сомнительные порывы, а остается лишь главное – то, без чего дальше нельзя существовать, остается прикинуть, когда отправляться в путь и что с собой прихватить из самого необходимого.

Толстошеев разлил водку по рюмкам и заглянул в свою, словно там, на дне, таилось что-то интересное. Мешков заглянул в свою рюмку, а затем мужчины встретились взглядами и понимающе усмехнулись, как два притаившихся заговорщика.

– Говори, – блаженно произнес Мешков, откидываясь на спинку стула, – я уже созрел. – Действительно, Мешков был уже красен, как гавайский помидор.

– Вижу, – ответил Толстошеев и взялся за верхнюю пуговицу воротника.

Ему нестерпимо хотелось расстегнуть ее, потому как шея распухла. Он хоть и был худым, но его организм имел неприятную особенность: вся выпитая жидкость не исчезала в недрах организма, а, казалось, скапливалась в венах, наполняя их, как фекалии канализационные трубы в большие праздники.

– Заказ хороший есть, – прижмурившись, пробормотал Толстошеев. Сказал он это небрежно, быстро, скороговоркой, как о чем-то абсолютно необязательном и второстепенном. Так можно было бросить фразу: «Эта водка чуть лучше той, которую подавали на прошлой неделе».

– Это хорошо, – ответил Мешков, продолжая блаженствовать, – раз есть заказ, значит, жизнь продолжается.

– Еще как продолжается! Заказ большой, – сообщил Толстошеев, опрокидывая рюмочку водки в чуть приоткрытый рот, подцепил на кончик вилки ломтик осетрины и положил его на язык, словно укладывал на ломоть хлеба. Быстро втянул язык и принялся рассасывать жирную рыбу. – Перекопчена осетрина, дымом отдает.

– Я слушаю, – напомнил Мешков.

– «Иглы» нужны.

– Для какой швейной машинки? – хохотнул полковник, ведающий армейскими складами.

– Которые что хочешь прошивают. Летит по небу птичка, жужжит…

– Птицы не жужжат, – напомнил Мешков.

– Ну чирикают или свистят. Или курлычут. А ее раз – и иголочкой прошили, чик, и больше она не чирикает. И не курлычет, и не свистит. Мешков тут же помрачнел:

– Сколько «Игл» тебе надо, чтобы машинка работала?

– Два десятка меня бы устроило, но никак не меньше.

– Ты хоть знаешь, – прошептал Мешков, – сколько одна «иголочка» стоит?

Она же не то что золотая, она бриллиантовая.

– Как в песне поется, «мы за ценой не постоим».

Мешков облизнул губы. Ему не хотелось расставаться с мыслью, что деньги пройдут мимо него. Он сложил ладони перед собой лодочкой, будто собирался нырнуть в речку в незнакомом месте, затем раздвинул посуду и подался вперед:

– Знаешь, Матвей, подожди-ка месячишко или два? Я что-нибудь придумаю, я найду.

– Я и без тебя могу поискать. Они должны иметься у тебя.

– От меня не зависит, что у меня на складах лежит, мне все сверху спускают. У чеченов самолетов нет. Я тебе найду, точно найду!

– Мне сейчас надо, – нетерпеливо проговорил Толстошеев и занервничал.

Он не сумел удержаться от того, чтобы не застучать пальцами по столу.

– Я тебя не подводил, – шептал Мешков, – месяц-два, голову могу дать на отсечение! Достану!

– Неделя, от силы две, – выдохнул Толстошеев, – иначе мне голову отпилят.

Мешков качал головой и продолжал облизываться:

– Если бы ты сказал, что тебе требуются минометы, мины, автоматы, этого добра я тебе хоть сейчас отгрузил бы от пуза. Если бы ты сказал, что тебе нужна взрывчатка, и ее бы сделал. Но «иглы» для швейных машинок – не мой профиль.

– Что ж, – произнес Толстошеев, – на «нет» и суда нет. Отдыхай, Мешков, расслабляйся, думай. А мне придется другого мужика найти.

Мешков насупил брови, и его лицо от напряжения сделалось похожим на обданный кипятком помидор, только что пар не шел.

– Был у меня один человек совсем недавно. Хороший человек, надежный, как броня, но его, к сожалению, Матвей, рядом нет.

– Где он сейчас, если не секрет?

– На небесах. Знаешь, странно он туда попал, Был здоровый, плаванием подводным занимался, зимой в проруби купался… Такой здоровяк, я тебе скажу, никогда ни на что не жаловался. А в один день… сидел у себя в кабинете, какую-то бумажку писал и не дописал, на полуслове остановился.

– Кто такой, генерал Свиридов, что ли?

– Нет, генерал Свиридов на пенсии. Отправили его на дачу помидоры выращивать.

– Дались тебе эти помидоры!

– Так вот, помер мой приятель, инсульт случился прямо в кабинете, прямо за рабочим столом.