Помни меня - Лесли Пирс

Пленников звали Беннелонг и Колби, и выяснилось, что у них нет жен и детей. Лейтенант Бредли, офицер, отвечавший за их поимку, позвал осиротевшего местного мальчика, который жил у хирурга Уайта, чтобы тот объяснил, что его соотечественникам не причинят вреда.

Мэри с удивлением наблюдала за этой процедурой. Она всегда думала, что похищение кого-либо против его воли само по себе уже является преступлением. Мэри также думала, что двое аборигенов будут еще более встревожены, когда их умоют, побреют, оденут в одежду белых людей и закуют в кандалы, чтобы они не сбежали.

Еще через несколько дней пронеслась новость, что обоим пленникам удалось выбраться из кандалов. Колби сбежал, но Беннелонга поймали. Большинство заключенных находило все это крайне забавным. Они не считали Беннелонга человеком, имеющим чувства, а смотрели на него как на животное, которое нужно посадить в клетку. Но Мэри становилось дурно при этой мысли: было что-то трогательное в этом высоком, хорошо сложенном черном мужчине. Она представляла себе его смятение от того, что его силой затащили в странный, чужой мир. Его народ не знал никаких границ. Домом аборигенам служило временное укрытие пещеры или хижины из грязи и коры. В их племенах не было ни королей, ни принцев, все были равны. И как он мог понять классовое деление, существовавшее у белых людей, или их жажду наживы, власти и страсть к накоплению?

Мэри считала, что судьба Беннелонга очень похожа на ее собственную, и поэтому они могли бы стать союзниками. Ей пришло в голову, что, если она сможет показать ему, как воспользоваться преимуществами своего положения, в обмен можно было бы убедить его помочь им с Уиллом сбежать.

Недели медленно тянулись одна за другой, и Мэри все больше впадала в отчаяние. Для беременных женщин не предусматривалось дополнительного рациона, как это было на «Шарлотте», и она так голодала, что часто ходила в поисках личинок и насекомых, которых показывали ей аборигены. Весь декабрь и январь нещадно палило солнце. Мэри обычно просыпалась на рассвете, когда солнечные лучи падали на крышу хижины, и целый день до заката она трудилась не покладая рук.

Только отношения, которые она начала налаживать с Беннелонгом, вселили в нее робкую надежду. С помощью слов на его и зыке, выученных благодаря детям, с которыми Мэри подружилась, она смогла подсказать ему, что, если он подыграет капитану Филипу, с его ног снимут кандалы и он станет важной особой для белых людей. Беннелонг, казалось, понял, что она имела в виду. Однажды он показал ей полбутылки рома, которые ему дали, и широко улыбнулся. Казалось, он с радостью останется в колонии, если ром будут давать еще.

Мэри знала, что пока слишком рано пытаться сделать его помощником какого бы то ни было плана побега. И потом, на ее большом сроке бежать невозможно. Откладывать и запасать еду они тоже не могли, и в любом случае в гавани не было кораблей. И «Сириус», и «Провиант» ушли, забрав девяносто шесть мужчин и двадцать пять женщин заключенных, а с ними двадцать пять детей, на остров Норфолк в надежде протянуть как можно дольше с запасами еды. Затем «Сириус» собирался в Китай, чтобы попытаться раздобыть еду, которая была им крайне необходима.

Когда они выплывали из Англии, у них было достаточно еды на два года, и вот теперь этот срок истек. Даже при том что ферма в Роуз Хилл собирала хороший урожай пшеницы, еды хватало, только чтобы протянуть еще несколько месяцев, и рацион снова урезали. Все, от капитана Филипа до самого отъявленного преступника, с нетерпением ожидали, когда прибудет корабль и привезет провизию. Каждый день люди тащились до Дейвс Поинт, откуда хоть и с трудом, но можно было увидеть флагшток на Южном мысе залива. Поднятый флаг означал бы, что корабль приближается, но день за днем поселенцы разочаровывались в своих надеждах.

Страх умереть от голода поселился в душах каторжников. Он отражался на лице каждого заключенного, в их пустых глазах, впалых щеках и замедленных движениях. После того как огромное количество арестантов пехотинцы забрали на остров Норфолк и после бесчисленных смертей, случившихся за эти два года, Сиднейский залив выглядел как город-призрак и людям, раньше жившим по несколько человек в хижине, давали отдельную хижину каждому. После очередного сокращения рациона у них не осталось сил работать полный день. Был издан приказ о том, чтобы работать только до полудня; во второй половине дня разрешалось обрабатывать свой огород. Наконец Уиллу сказали, что он может рыбачить без охраны просто потому, что не хватало людей, которых можно было бы послать с ним на рыбалку.

Мэри почувствовала первые схватки ранним вечером тридцатого марта. Она сначала не поняла, что это схватки, предположив, что это всего лишь голодные спазмы. Уилл был на рыбалке, а дождь так хлестал, что земля превратилась в море скользкой красной грязи. Мэри уложила Шарлотту в постель и забралась туда сама, но боли продолжались, и они были такими сильными, что она не могла спать.

Мэри пролежала так всю ночь, уставившись в темноту и слушая, как непрерывно капает вода с крыши. К этому моменту она поняла, что малыш собирается выходить, но она настолько ослабла, что была не в состоянии встать и плестись по грязи и дождю за помощью.

Впервые за всю свою жизнь Мэри желала смерти. Она была истощена ежедневной борьбой за выживание и чувствовала, что не сможет удовлетворять нужды еще одного ребенка. Даже всхлипывающая иногда во сне Шарлотта не вызывала у нее угрызений совести. Мэри подумала, что, если будет лежать и игнорировать ребенка, который рвется в этот мир, он просто угаснет, а вместе с ним и она.

Но когда она закрыла глаза и попыталась заставить себя отправиться в темную долину смерти, перед ее глазами всплыло лицо матери. Мэри изо всех сил пыталась забыть о родителях и о сестре. Она уже давно не вспоминала их лица и звук их голосов и не задумывалась, вспоминают ли они о ней. Мэри ожесточилась настолько, что даже не думала о Корнуолле и не сравнивала его с Сиднейским заливом.

И все же перед ней сейчас было лицо матери. Мэри видела его так отчетливо, будто мама стояла прямо перед ней, освещенная ярким солнцем. В ее серых глазах явно читалась озабоченность, ее губы были слегка поджаты, будто в неодобрении, а пряди седых волос выбились из-под льняного чепчика. Мэри узнала выражение маминого лица. С таким выражением она всегда бранила дочь за недостойное женщины поведение. Мэри помнила, что ее мать всегда была сильной, она никогда не показывала своего беспокойства дочерям, когда корабль отца не возвращался в ожидаемое время. Ей как-то всегда удавалось ставить еду на стол и поддерживать огонь в очаге.

Мэри казалось, что мать пытается сказать ей, что она обязана бороться за жизнь ради своего ребенка.

С огромным трудом Мэри выбралась из кровати, нащупала в темноте кусок мешковины, набросила его на плечи и вышла под дождь.

Ближайшая хижина находилась лишь в двадцати ярдах, но схватки были слишком сильными, и она не могла держаться на ногах. Упав на четвереньки, Мэри из последних сил поползла по грязи искать помощи…

Первые солнечные лучи проникли на рассвете через открытую дверь хижины, когда ребенок Мэри наконец нашел путь наружу и очутился в не слишком уверенных руках Анны Томкин.