Рельсы - Чайна Мьевилль

— Конечно, кто-то построил новый маяк, — шепнула Кальдера.

— Что ты говоришь? — переспросил Деро. — Я тебя не слышу. И вообще, в чем дело?

В чем дело? В том, что эти люди разбили стекло автоматизированной башни, которая давным-давно стояла на этом берегу, темная, бесполезная, никому не нужная, вовсе не там, где думала Кальдера. Местные жители, справившись предварительно с подробнейшими картами, зажгли фальшивый маяк в том месте, которое в темную ночь, вроде нынешней, могло вполне сойти за то, что обозначено на карте; затем, заманив какой-нибудь поезд в узкий проход, они закидывали его камнями и делали свое черное дело: добивали тех, кто уцелел в катастрофе, разбирали состав на части, утаскивая с него все, что можно было утащить. Это тоже были сальважиры, самые отъявленные из всех. Убийцы поездов, разбойники и воры.

— Крушители, — прошептала Кальдера.

Красный сигнал составу нашего рассказа на этом участке пути.

Поколения мыслителей с записными книжками в руках стояли на берегах рельсоморья, глядя на раскинувшиеся перед ними рельсы-и-шпалы — бесчисленные сходы, стрелки, возможности, простирающиеся во всех направлениях, — и все соглашались в одном: у рельсов есть одна общая характеристика: отсутствие конца и начала. Ни расписания, ни конца, ни направления. Таково требование здравого смысла. Это давно уже вошло в клише.

Всякий путь наводит на размышления о множестве других путей, а также о тех ответвлениях, которые каждый из них в состоянии породить. Есть те, кому хотелось бы отдавать приказы, подчиняя себе течение любого рассказа. Будь их воля, они время от времени даже злоупотребляли бы своей властью. Хотя и не всегда с одинаковым успехом. Историю вообще можно считать своеобразным соревнованием по перетягиванию каната между теми, кто отдает приказы, и теми, кто смело направляет свои поезда на исследование всех и всяческих закоулков.

Однако вернемся к нашему настоящему. Сигнал требует, чтобы история остановилась. Пыхтя мотором и визжа колесами, наш поезд дает задний ход. Переводные крюки переводят стрелку нашей истории назад, и наш текст еще раз начинает с того места, на котором оборвался и с которого должен был развиваться уже много дней. И дает, наконец, ответ на тот вопрос, от которого уже охрипли, должно быть, критики, хищные, точно мульдиварпы, покуда состав нашего рассказа блуждал по одним путям со Шроаками и «Мидасом». Любопытные и нетерпеливые кроты-слушатели тоже давно уже подняли носы, и их вой разносится над просторами нерассказанного. Взывая о нашем внимании.

Итак, Шэм.

Дни и мили тому назад Шэм медленно поднимался из глубин забытья, пока не выскочил, наконец, на поверхность собственного сознания. И обнаружил, что его вместилище — то есть голова — жутко болит. Он сморщился и открыл глаза.

Комната. Крошечная поездная кабина. Холодный световой луч падает внутрь через иллюминатор. Полки забиты коробками и бумагами. Над головой шаги. Свет качнулся, пошатнулся и переполз по стене дальше — поезд сменил направление. Теперь Шэм спиной чувствовал его содрогания. Понимал, что скорость большая.

Он не мог сесть. Его привязали к полке. Он едва видел собственные руки, бесполезно сжимавшиеся в пустоте. Он хотел крикнуть, но тут же выяснил, что ему мешает кляп. Шэм забился, но бесполезно. Запаниковал. Тоже зря. Через какое-то время паника улеглась. Он потянулся всеми мускулами, какими только мог.

«Вуринам? — подумал он. — Фремло? Капитан Напхи?» Он пробовал произносить имена вслух, но выходило лишь мычание. «Кальдера?» Да где же он? И где все остальные? Ему вдруг представился поезд Шроаков. Может быть, он на нем? Прошли минуты, или секунды, или часы. Дверь, наконец, отворилась. Шэм напрягся, вытянул шею, застонал. На пороге стоял Робалсон.

— Ага, — сказал он. — Наконец-то. Не думали мы, что ты так долго будешь дрыхнуть. По мне, так ты давно уже должен был очухаться. — Он ухмыльнулся. — Сейчас я развяжу тебе руки и вытащу кляп, ты сядешь, — сказал он. — За это ты не будешь парить мне мозги.

Поставив на стол миску с едой, он ослабил путы Шэма, который завопил, как только грязная тряпка покинула его рот.

— Какого черта ты делаешь моя капитан тебя найдет ты за это заплатишь придурок, — и так далее. Шэм надеялся, что его голос прозвучит как рев. Но вышел скорее громкий писк. Робалсон вздохнул и вернул кляп на место.

— Это ты называешь не парить мозги? — сказал он. — Давай договоримся: с меня порция овсянки с козлятиной, с тебя — больше помалкивать. Так-то лучше. А то кляп в рот — это еще не самое худшее, на что я способен.

На этот раз, когда Робалсон извлек кляп, Шэм молчал. Только смерил его взглядом, полным холодной ярости.

А затем он уставился в овсянку. Есть хотелось очень.

— И как это, по-твоему, называется? — спросил Шэм, набив полный рот восхитительной пищи.

Робалсон почесал нос.

— Похищение, наверное. А по-твоему?

— Это нисколько не смешно!

— Почему, есть немного.

— Ты… Ты же пират!

Робалсон покачал головой так, словно разговаривал с идиотом.

— А я тебе что говорил?

— Куда мы едем?

— Пока не знаю.

— Где моя мышь? — спросил Шэм.

— Улетела, когда мы тебя взяли.

— Почему мы едем так быстро?

— Потому что торопимся, и еще потому что мы пираты. Не одни мы слышали слухи. Сальважиры про тебя спрашивали. Да к тому же, когда мы вдруг снялись с места и понеслись прочь, нам тоже многие с любопытством смотрели вслед.

— Что вы от меня хотите?

— Мы хотим, — позвучал новый голос, — чтобы ты, Шэм ап Суурап, поделился с нами информацией. — Из коридора в купе вошел мужчина.

На нем была форма инженера. Короткие волосы блестели от жира. Его руки лежали на груди спокойно, голос звучал тихо, в подернутых сеткой сосудов глазах, устремленных на Шэма, светился ум.

— Я капитан Элфриш, — сказал он мягко. — А вот кто ты, я пока не решил.

— Я Шэм ап Суурап!

— Я еще не решил, кто ты, пока.

Совы и нетопыри не выглядывали из складок громадного темного плаща капитана пиратского поезда — он ничего такого не носил. В его бороде не было пропитанных порохом прядей для создания вони и демонизма. На его голове отсутствовала лихо заломленная треуголка, кровавые отпечатки не пятнали его рубаху. Ожерелья из человеческих скальпов и костей не отяжеляли его шею. Такими способами нагнетать страх — главное оружие пиратов — пользовались, как слышал Шэм, капитаны других пиратских поездов.

У этого человека были очки с толстыми стеклами. А его лицо Шэм при иных обстоятельствах наверняка назвал бы добродушным. Эта мысль против воли пришла ему в голову, и он не смог удержаться от усмешки.