Северная роза - Елена Арсеньева

– Как что делать? – пожал плечами Лука. – Померла так померла, нам же хлопот меньше. Бери ее за ноги, да пошли. Нет, лучше за плечи бери – ты помоложе, сил у тебя побольше.

– А ежели она только лишь в бесчувствии? – не унимался Паоло. – Ты не знаешь, когда баба в бесчувствии, с ней побаловаться-то можно или как?

– Вот именно – побаловаться разве что, – фыркнул Лука. – Ну что за прок с такой бабы? Деревяшка – она и есть деревяшка. Впрочем, ежели невтерпеж – давай, валяй. А я не буду – нет уж, спаси господи.

– Ну хорошо, – кивнул Паоло, хватая узницу за плечи. – Пошли, хватит тут стоять.

– Погоди, дай заверну. Что ж как попало дело делать? – Лука с ворчанием развернул подобие савана – кусок грубого белого полотна – и накинул на тело. – Гляди, голову замотай хорошенько!

«Вот еще, время терять, – подумал Паоло, все мысли которого теперь были в портовом кабачке, где собираются шлюхи. – Какая уж теперь разница?»

Конечно, хлопот своей небрежностью он себе наделал немало, потому что угол ткани все время норовил съехать с лица покойницы, а этого Лука никак не должен был заметить. Паоло так старательно удерживал предательский лоскут, что ничего вокруг не видел, устал как собака, и к тому времени, как они погрузили тело в лодку и добрались до укромного места на берегу лагуны, где издревле «хоронили» узников Карчиери, ему хотелось одного – поскорее отделаться от трупа. Однако надо было еще привязать камень к ногам.

Ночь давно уже наступила, и поднялся ветер. Вода плескалась о берег – беспредельная, незримая, и ее черная зыбь наполняла душу тревогой. Ветер рвался, плакал и кружился в небе, полном больших облаков; самый малый, последний след пожара, обагрявшего запад, исчез. Порою луна появлялась в разрывах туч; она плыла, пробираясь от одного просвета к другому, потухая почти тотчас после того, как вспыхнет, и обливая на минуту своей струей сумрачные волны, оставляя на них тусклые желтовато-серые и мрачно-зеленые пятна. В этих промельках света едва можно было успеть различить необъятный круг небесного купола; земля на горизонте чудилась лишь узкой полосой цвета угля; все остальное пространство поглотили трепещущее море, мутный туман и плотные тела облаков.

Запеленутое в белую ткань тело положили на ступеньки. Когда Паоло распрямился, в лицо ему ударил такой порыв ветра, что он едва удержался на ногах.

– Ну и ну! – пробормотал он. – Как бы не сдуло!

– Тебя, что ли? – хохотнул Лука. – Да, ты тощий! Ну так камень себе к ногам привяжи, чтоб и впрямь ветром не унесло.

Это была славная шутка, и напарники долгим хохотом отдали ей должное. Наконец Лука вспомнил о деле и склонился над корзиной (на этом месте, где такие дела издавна делались, стояла немалая корзина с камнями разной величины и веса), а Паоло приготовил веревку. Они обвязали и закрепили веревкою камень и уже поволокли его к мертвому телу, как вдруг Лука запнулся и опустил ношу.

– Нет, погоди-ка, – сказал он странным голосом. – Пока не могу.

– Ты чего? – возмущенно воззрился на него Паоло. – Что значит – не могу?

– Сказал же – пока! – огрызнулся Лука и, пошарив на поясе, извлек на божий свет – вернее, на божию ночную тьму – нечто небольшое и невзрачное, но булькающее столь приманчиво, что у Паоло зачастило сердце при этом расчудесном звуке. – Мне надо выпить.

Паоло тотчас ощутил самую острую необходимость сделать то же самое. Они всегда пили с Лукою – но после работы. Паоло и в голову не приходило, что можно и до, и во время. Как же замечательно, что Лука придумал это!

Старший тюремщик приложился к фляжке и не отнимал ее ото рта столь долго, что Паоло забеспокоился.

Когда фляжка попала ему в руки, он первым делом взболтал ее, и на душе полегчало: там еще оставалось более чем достаточно! Он всосал в себя жгучую жидкость и едва не задохнулся: этот напиток был покрепче всех, которые ему приходилось пить. Ох, забирает… забирает…

Ноги у него подогнулись, и он сел рядом с Лукой, который уже удобно устроился на ступеньках. Сесть-то они сели, а вот смогут ли встать? Что же это такое с ногами?

– Сейчас отойдет, – успокоил его Лука. – Это только первую минуту в ноги шибает, а потом таким теплом ляжет под сердце, так голову взвеселит, что… эх-ма! И все нипочем!

– Нипочем… что? – не понял Паоло.

Лука глянул на него исподлобья и смущенно махнул в сторону:

– Да вот это… вот это нипочем.

Паоло поглядел. Что за чепуха? Нет там никого и ничего, кроме белого, спеленутого покрывалом тела. Это оно, что ль, тревожит Луку? Да ну, быть того не может!

– Ты что, боишься? – спросил он, не подумав, и испугался, и даже голову прикрыл руками, спасаясь от справедливого гнева Луки, однако старший тюремщик не разгневался, не возмутился, а с тем же смущением кивнул:

– Да не то что боюсь… а как-то так… помощником Харона себя чувствую, понял?

– Какой еще Харон? Не знаю такого. Он откуда? Из какой тюрьмы?

Лука хихикнул и чуть не свалился со ступеньки.

– Эх, брат… Харон тот не тюремщик, а перевозчик. Перевозчик, понял?

– Баркайоло? Или паромщик на Лидо?

– Вот-вот, что-то вроде баркайоло, – подтвердил Лука, сделав еще один глоток, и Паоло отозвался не раньше, чем последовал его примеру:

– Все равно не знаю такого.

– Да его и не может никто живой знать, – таинственно шепнул напарник. – Он и сам с живыми не знается. А вот как помрешь, он тут как тут. Хватает тебя и везет через канал – Ахеронт называется – в Аид.

Последнее слово показалось Паоло чем-то знакомым, но ему довольно долго пришлось его обдумывать, пока из глубин памяти не выплыло другое созвучие – ад. И стало как-то не по себе. Что это завел тут Лука? Еще про спасение души начнет болтать… Конечно, пора было покончить с делом и убираться восвояси, однако ноги никак не хотели слушаться. Тем временем Лука повернул голову и поглядел на Паоло темными пьяными глазами.

– Ты не думай, я не спятил. Хотя и впрямь мне теперь то и дело мерещится ладья этого перевозчика. Ведь Харон – это язычник, прибери Господь его душу грешную! Мне про него рассказывал один узник – упокой, Боже, и его на небесах! Бывало, приду к нему в камеру, а он посмеивается: «Ну что, подручный Харона, не по мою ли душу явился? Когда решено меня через Стикс перевезти?»

– Ахеронт, – уточнил памятливый Паоло. – Ты говорил, что канал, ну, где плавает тот баркайоло, называется Ахеронт.

– Да черт ли их разберет, язычников! – с досадой отмахнулся Лука. – Этот-то, знакомец мой, и так и так этот канал называл. У них там еще какая-то Лета была. «Кану, говорил, в Лету – и все, и не помянет никто». Может, какой-нибудь боковой каналетто в этом ихнем Аиде, бес его знает. По его и вышло. Мне его в воду бросить не выпало. Как-то повели его на дознание Совета десяти, и уж очень разозлил он их там. Богохульствовать начал, или не знаю что, только со злости нажал кто-то на пружину, у него под ногами отвалилась секретная плита – и все. И больше я его не видел. – Лука сотворил крестное знамение и вздохнул с тоскливым подвывом. – Однако же как прилипло это ко мне: Харон да Харон. Спускаю их, покойников, в воду, а они как будто шепчут: «Не спеши, греби помедленнее, Харон, ведь путь через Ахеронт безвозвратен!» А вот если винишка выпью до того – ничего не слышу. Куда как легче работать!