Как я съел асфальт - Алексей Швецов

Краснов одобрительно кивал бритой головой. А потом снова потер вспотевшие ладони о китель и беспокойно заходил по кабинету.

– Значит, Матвей у нас приторговывает, – проговорил он и вернулся к столу. – Что конкретно распространял гражданин Матвеев?

Последний вопрос был адресован Саше. Саша это четко понял, почувствовал, потому что никого другого в кабинете не было. Не было никого, кроме Саши, капитана и волчьей шкуры. А еще Саша попытался вспомнить, что распространял Матвеев. И сейчас Саша вспомнил… Он вспомнил, как они стояли с Женей, а Матвеев стоял к ним спиной. Стоял и пользовался туалетом. И еще Саша вспомнил, что Матвеев распространял неприятный запах. Саша это четко и отчетливо вспомнил. Вспомнил тот самый, распространяемый Матвеевым запах и даже зажал нос.

Движение Сашиных пальцев не ускользнуло от опытных глаз капитана.

– Кокс?! – страшно обрадовался оперуполномоченный Краснов. – Дурь?! Матвеев распространял дурь?

Саша снова мысленно вернулся в тот день, мысленно погрузился в него с головой, полной мыслями. И Саша вспомнил, что ему едва не сделалось дурно от запаха, распространяемого не особо стеснительным Матвеевым.

И Саша кивнул. Кивнул и даже добавил. Шепотом добавил:

– Это была дурь.

А потом были вопросы. Много вопросов, значение которых Саша понимал слабо. А если быть точным, не понимал совершенно.

– Сколько раз Матвеев толкал?

– Кого?

– Да дурь! Сколько раз Матвеев отпустил дурь?

А Саша старательно вспоминал. Вспоминал и считал. И по его, по Сашиным, подсчетам выходило, что три раза. И он заявил Краснову, что Матвеев три раза пустил эту самую дурь, да так, что у Саши закружилась голова.

В конце этого бесконечного и бесконечно ненужного разговора Краснов попросил подписать каждую страницу его показаний. А потом Саша написал, что с его слов записано верно и прочитано им. И снова расписался.

Когда Краснов милостиво разрешил Саше удалиться из кабинета, в дверь пролезла коротко стриженная голова человека, лицо которого все было в ссадинах. И вместе с ним в кабинет проник запах давно немытого тела.

– Гражданин капитан, я ж по Матвееву… Долго ж мне еще ждать? А то ж там муку в магазин завезли… Я ж работаю… Мне ж разгружать же ж…

– Как по Матвееву? – удивился Краснов, испытующе рассматривая Сашу, рассматривая так, будто он только сейчас впервые его увидел.

– Как же ж?.. – недовольно выпятил нижнюю губу грузчик из магазина. – Я же звонил…

– Ты кто есть?! – дико вращая глазами, заорал, заревел Краснов на Сашу.

– Я Саша, – опешил Саша.

– Так какого черта ты мне тут голову морочишь?! Пошел вон! А то я тебя сейчас…

Всю серьезность намерений сделать с Сашей нехорошее милиционер подтвердил тщательно продуманными матерными выражениями.

А Саша уже бежал. Бежал по коридору и думал. Думал мысль, что ему пришлось пострадать за любовь. А любовь всегда требует жертв. И Саша не сильно огорчался по этому поводу. Единственное, что его сейчас заботило, была она, ее образ, неотступно занимавший и даже преследующий его мысли. А еще Саша четко осознал, что и сегодня он ни на шаг не приблизился к осуществлению своей мечты. И осознание этого факта не нравилось Саше.

А на работу тогда Саша не пошел. Не пошел на работу, а плюнул на нее, на эту работу, и пошел домой. Тогда работа, его работа, показалась Саше ненужным и даже неблагородным занятием. И даже туалеты показались Саше неважными. И дома он все думал и думал. Думал о ней. Еще Саша думал о том, что можно сделать. Сделать, для того чтобы просто поговорить с ней, посмотреть еще раз в ее глаза, окунуться в их глубину…

А еще Саша подумал, что любовь – это совершенно неконструктивное состояние человека. В этом состоянии невозможно думать о чем-либо, кроме как о предмете своих мыслей. Мыслей своего сердца. Саша вспомнил, что он где-то читал, что любовь – это всего лишь химическая реакция в мозгу. «Если это так, – подумал тогда Саша, – то продукты этой химической реакции вредны для человека». Саша чувствовал слабость во всем теле, жуткую головную боль и металлический привкус во рту.

Причем все это справедливо даже в том случае, если любовь счастливая, точнее, ответная. Потому что все равно приходят мысли и приходится думать эти приходящие в голову мысли. И ты думаешь о ней. Переживаешь. Переживаешь за каждое слово, сказанное ей. Переосмысливаешь, анализируешь каждый звук, каждый жест, исходящий от нее. И от этого никуда не деться. С этим можно или, точнее, приходится существовать. Решать какие-то проблемы, задачи и просто жить…

Саша пришел домой и сбросил куртку прямо на пол. Прямо на пол коридора он швырнул куртку. Элегантного плаща тогда у Саши не было. Поэтому Саша бросил на пол именно куртку. Он совершенно не знал, чем себя занять. Просто не представлял, что и как можно было сделать. Образ прекрасного старшего лейтенанта парализовал его волю и мысли.

А потом Саша взял телефонный справочник и нашел телефон, точнее, номер телефона того самого отделения милиции. Саша позвонил дежурному и спросил номер телефона кабинета № 26.

– Вам Ирина Анатольевна нужна? – спросил его дежурный.

– Да… – с замирающим сердцем ответил Саша. – Нужна… Очень нужна.

Саша едва не сказал дежурному, что она нужна ему так, что сердце останавливается, так нужна, что жить без нее не хочет… Но не сказал. Саша промолчал. А потом негнущиеся пальцы, его Сашины непослушные пальцы, с трудом нацарапали карандашом прямо на справочнике семь цифр. Семь заветных цифр ее телефона. Ее рабочего телефона. Саша тут же набрал этот номер, но сразу же нажал отбой. Он совершенно не знал, как построить разговор. «Потом… Потом. Не сейчас», – успокаивал он себя.

Затем Саша закурил. Вышел на балкон и закурил. Теперь он знал. Точно знал, как ее зовут. Ее зовут Ирина. Ирина – значит покой и мир. Но Саша не чувствовал покоя в своей душе. Наоборот. Душа его переворачивалась и не находила себе места.

Тогда Саша выбросил недокуренную сигарету. Выбросил прямо на ламинированный пол балкона. Выбросил и раздавил тапочком. А потом написал стихи. Стихи для нее, для Ирины.

В твоих глазах увидел я покой.

И свой покой я растерял тотчас!

Мой мозг кричал: «Санек, постой!»

Но я его не слушал – я погас.

Погас, как сигарета под ногой,

Точнее, как окурок сигаретный.

А пред тобой я был тогда нагой,

С меня сорвали гриф секретный.

Мои глаза тебе раскрыли правду,

Сказали о любви, точней, о страсти.

Я был тогда подобен арестанту,

Душа моя тогда рвалась на части.

Еще с меня сняла ты показанья,

Мой взгляд оставив отпечатком.

Но не любви, увы, а наказанья