Волчье море - Роберт Лоу

— А нечего было подсылать его ко мне, — огрызнулась девушка.

— Один рассердится, — сказал я, — но на твоем месте я бы сильнее опасался Сигвата.

— Фрейя оборонит меня от Одноглазого, — твердо произнесла Свала, — а ваш Сигват, пусть он владеет сейд, не справится с двумя женщинами вроде нас.

Я вздохнул: говорить с ней было все равно что плыть по морю под грозовой тучей. В любое мгновение все может стать еще хуже, чем было.

— Я не хочу ссор между матерью Скарпхеддина, тобою, мной и Сигватом, — сказал я. — Держись подальше от всех нас.

— И от тебя?

— От меня в особенности.

Она выпрямилась, отряхнула колени, потом пристально поглядела на меня.

— Эта Хильд, — проговорила она, и мои жилы словно вымерзли. — Я видела ее, темный призрак в ночи. У нее меч, а у тебя его близнец, — был когда-то.

Я застыл, язык будто прилип к небу. Она вправду видела, прозревала Иное — или подслушала, как бормочу во сне?

Свала улыбнулась.

— У меня есть дар. Выслушай, и я не стану вас больше донимать. Во-первых, Скарпхеддин верит в силу его матери, — и не зря. Торхалла посулила, что вы откроете ему тайну сокровища, вашего сокровища, и будет проще, если вы просто поговорите с ним. В противном случае он может сделать что-то… дурное. Во-вторых, ты должен забрать меч у Старкада, ведь он твой по праву.

Я проглотил комок пыли в горле, разозлился на нее, на эту самоуверенную девку, которая думала, что может вить веревки из Обетного Братства.

— Ведьмы одаривают тройнями, — прохрипел я; да, дерзко, но я был молод и не очень верил, что ее силы простираются дальше подслушивания.

Улыбка Свалы, однако, была сладкой, как плод руммана.

— Я знаю тайну Грязных Штанов, — сказала она.

Дневной зной еще цеплялся за пыльный кустарник, но небо на западе уже окрасило в цвета заката, а далекие холмы сделались серо-голубыми. Оливковые деревья приобрели в сумерках лиловый оттенок, их листья почернели, а сухой воздух отдавал пылью и деревом — и едким запахом костров, что вспыхивали подобно алым цветам.

Повсюду, куда ни посмотри, были вооруженные люди — пришло войско стратегоса, сплошные кожа и железо, лошади, свербящая вонь людского пота и пронзительный запах страха.

Я никогда не видел ничего подобного — и, думаю, никогда больше не увижу. Мне мнилось, Красные Сапоги приведет еще от силы несколько сотен, но это же Миклагард, Великий Город, и войско под Антиохией растворилось, словно кнорр в морской дали, в столпотворении воинов, которые пришли из Тарса.

Мы поначалу различили громадное облако на севере, которое светло-рыжим плащом наползало на Антиохию, и брат Иоанн сказал, что пора собирать палатки, — ему доводилось видеть такие вот песчаные бури дальше на юге, в пустыне вокруг Мертвого моря. Но я тоже видел нечто похожее в степи, и понял, что это не буря. Это было облако пыли, поднятой войском стратегоса Иоанна Армянского, любимчика василевса, прозванного Цимисхием — он же Красные Сапоги.

Как и при осаде Саркела, ученые из Великого Города потрудились разыскать меня — позднее, когда я стал добропорядочным купцом. Одного звали Лев, почти мой ровесник, пока я стоял в строю под Антиохией, он полз на коленях в Константинополь, постигая пути христианского вероучения. Впоследствии он составил историю — по обыкновению монахов — и прославился под именем Льва Диакона.

К тому времени все, что мы совершили, уже забылось, и сражение Иоанна Цимисхия при Алеппо превратилось в сказку для римлян из Великого Города. Лев, хитрый и ловкий, как лиса, однажды ходил с Василием, вторым императором этого имени, и его воинством на булгар и едва не погиб в том трагическом походе, поэтому он знал кое-что о войне.

Он хотел, чтобы я поведал о сражении при Алеппо, дополнил повествования других, и я исполнил его желание, насколько смог. Мне понравился этот Лев, и потому я не стал говорить, что он не понимает, кто такие северяне, — он поименовал нас тавроскифами, как если бы мы пришли из степей к северу от Моря Тьмы.

Я рассказал ему то, что вспомнил, то есть немного, да еще через столько лет, однако ему хотелось услышать совсем иное. В конце концов он поведал мне больше, чем я ему, и мы согласились, что налицо путаница между миклагардским рукопожатием и способом, каким северяне бьют медведя, что и стоило нам победы. В первом случае протягиваешь врагу одну руку, а другой наносишь удар кинжалом исподтишка; во втором бросаешься вперед и убиваешь зверя, прежде чем он раздавит тебя в смертельных объятиях.

Сорок семь тысяч человек вышли из Антиохии через неделю после прибытия Красных Сапог — а другие двинулись по землям, известным как Джезира, через реки Тигр и Евфрат и дальше на север, прежде чем повернуть на юг и затем на запад и выйти сразу за Алеппо. Этот маневр должен был выманить Хамданидов и их союзников, чтобы Красные Сапоги мог смять Алеппо и захватить целиком часть Серкланда под названием Сирия.

Когда мы встретили сарацин, наше войско выстроилось двумя линиями в 2700 пядей в длину. Ярлы стояли в передней, составленной из скутатов, пеших воинов Великого Города с их огромными щитами. Северян разместили справа, а на правом краю правого крыла встало Братство.

Я не рассказывал Диакону, что мы пришли туда неохотно, что нас слишком захватило стремление убить и ограбить Старкада, чтобы мы вовремя улизнули.

В отличие от Старкада, который нарушил свою клятву ярлу Бранду и исчез в клубах пыли. Когда мы это узнали, было уже слишком поздно уходить — наш уход обернулся бы шумом и погоней, не говоря о прочих последствиях. И так мы очутились в рядах римского войска накануне битвы и проклинали себя и Старкада за то, что угодили в эту западню.

Sarakenoi привели конницу, облаченную в кольчуги и плотную кожу, оборванных пеших, которых они называли дайлами, конных бедуинов пустынь, что метались стрижами по полю, и хамданидских всадников, которые все еще сражались под черными стягами Аббасидов, хотя и восстали против них. Были даже турки из Багдада, где военачальники позволяли Аббасидам править на словах.

Они перекрывали длину нашей линии в обе стороны — и именно поэтому все пошло не так, конечно. Войско Великого Города было привычно к такому повороту, вторая линия и предназначалась, чтобы справиться с перевесом противника, но мы этого не знали. Все, что мы видели, — великое множество врагов.

Скарпхеддин уже составил боевой порядок, ничего особенного, тот самый, к какому мы обычно прибегаем. Нам полагалось громко стучать в щиты и высмеивать врагов, а потом наброситься на них, завывая, как волки. Нельзя сказать, что Финн, я сам или любой побратим знали много даже об этом замысле. Войско шло себе и шло, все 47 тысяч воинов, 15 тысяч мулов, верблюдов и быков и 1000 повозок со снаряжением и деталями машин; два ярла и их люди — и побратимы, конечно, — хмурились и злились, ибо мы не привыкли так воевать.