Моя любимая сестра - Джессика Кнолл

Вот почему я не могла предупредить ее об обеде Джесси с моей сестрой. Возможно, я нашла бы способ с ней связаться, если бы думала, что Келли – нечто большее, чем кандидат партии зеленых. Но я правда считала эту встречу знаком милосердия к моей сестре, которая, если вспомнить, была очень наивной. Вот только Джесси увидела мою племянницу, высокого мини-олигарха со звездами в глазах. И конечно же, Стеф увидела в решении снимать двух членов моей семьи попытку присвоить себе всеобщее внимание, когда мы разрабатывали линию, которая должна была его разделить. Я позволила себе поверить, что именно в этот момент ссора стала для нее настоящей, хотя в глубине души знала, что это не так. В глубине души я знала, в чем на самом деле крылась причина.

И только на встрече перед съемками я поняла, что ссора больше не фальшивая. Мы со Стеф – единственные актеры, кто общается вне съемок, хотя продюсеры предпочитают, чтобы этого не было. Поэтому нормально, что я не видела Лорен и Джен до этой встречи. А вот что Стефани виделась с ними – это ненормально. И когда женщины все одновременно восстали против Марокко, я поняла, что это никак не связано с моим «отказом» всучить книгу своей известной клиентке.

Не знаю, что было бы, не пожалей меня Иветта и не раскрой привычку Джен закатывать истерики. Как только я разрушила альянс, у меня появилось два варианта. Я могла раскрыть схему Стеф, но тогда пришлось бы признать свою роль в этом, и Джесси, которая против блогеров и фальшивых сюжетов, пришла бы в бешенство. Или могла прикинуться дурочкой. Притвориться, будто все это было частью плана, будто Стефани не пыталась убрать меня из шоу, будто не презирала меня сейчас, и перейти к примирению, как мы изначально замышляли – сойтись во время поездки в Марокко. К моему громадному облегчению, Стеф подыграла мне, когда я загнала ее в угол в уборной на вечеринке у Лорен.

Только теперь кажется, что вместо того, чтобы разыгрывать ссору, мы притворяемся друзьями. Даже в самых страшных снах я не могла представить, что ссора станет настоящей, а дружба – фарсом.

Бретт встречается со мной в Barneys, чтобы помочь выбрать туфли для поездки в Лос-Анджелес на ужин с женщиной-режиссером. Перечитываю сообщение Лизы, которое пришло этим утром: «НАПОМИНАНИЕ! Ты впервые видишь Бретт после вашего примирения в уборной на вечеринке у Лорен». Она прислала это напоминание, поскольку думает, что мы виделись после вечеринки у Лорен, которая состоялась три недели назад. А почему нет? Мы ведь «помирились». «Все вернулось на круги своя». Я полечу в Марокко. Как бы мне хотелось это тоже взять в кавычки.

Лиза отправляет нам такие напоминания перед большинством сцен из необходимости. Нельзя все напутать.

У нас нет сценария, но есть рамки. Нас снимают не по порядку, иногда записывая встречу за чашкой кофе после большого скандала между двумя актерами, чтобы подготовить зрителей к ссоре, которую покажут на экране вашего телевизора через час. Раньше Лиза писала мне до наших встреч с Бретт: «Напоминание, последний раз вы говорили об аресте Лорен», ведь после этого мы обсуждали миллион разных тем, на камеру или без. По мере съемок приходится подбирать темы для разговоров, и сообщения с напоминаниями служат заголовком для всех пересекающихся сюжетных линий. Очевидно, примирение Бретт и Стеф станет самой важной линией в этом сезоне, как мы и планировали.

После вечера у Лорен я ждала… чего-то от нее. Если бы Бретт написала, я бы ответила, что она должна была мне позвонить. Если бы позвонила, я бы сказала, она должна была встретиться лично.

Она все сделала так, что комар носа не подточит, но так и не признала реальность того, что произошло между нами.

Я и раньше теряла друзей, но сейчас все иначе, возможно, потому, что я никому так не открывалась, как Бретт. Она строит из себя уязвимого человека, и ее уязвимость заражает меня. Бретт знает болезненные подробности того, о чем я рассказывала Винсу лишь в общих чертах, особенно про размах моей борьбы с депрессией. Ненавижу это слово. «Депрессия». Слышу его и вспоминаю о том черном лабрадоре из рекламы, который держит игрушку в зубах и просится на прогулку, а его хозяин неподвижно сидит на диване. Ненавижу его, потому что это правда. Когда моя депрессия набирает полную силу, она не бушует, а зевает. Я обмочилась в кровати, хотя не спала в этот момент и была абсолютно трезва, просто попытка подняться и сделать десять шагов до туалета казалась мне непреодолимой вершиной. Бретт знает это и многое другое – очень многое, – и теперь, когда я ее потеряла, мои секреты словно отрастили ноги и разгуливают по всему миру в коротких юбках и на убийственных каблуках, чтобы привлечь слушателей. Я постоянно боюсь разоблачения, но страх всегда отходит на второй план перед ужасной болью. Я открыла Бретт свое сердце. Отвернулась всего на секунду, и она его обворовала.

В последнее время я думала, что мы испытывали вселенную, плетя интриги с сюжетной линией, и Он это не оценил (все мы знаем, что вселенная – это на самом деле мужчина). Будто пронюхал о наших мелких делишках и усмехнулся: «О, вы ищете, из-за чего бы по-настоящему поссориться?» Если бы я никогда не предлагала этот план, если бы никогда не испытывала судьбу, все было бы так же? «Минуточку», – пораженно думаю я, обходя манекен, одетый в бархат, как раз под стать Принсу. Она считает, это я виновата? Ждала от меня каких-то слов? Моя благосклонность к ней улетучивается, пока я поднимаюсь на лифте до отдела с обувью. Это было бы характерно для Бретт, которой легче обидеться, чем признать ошибку.

Добираюсь до пятого этажа и вижу, что приехала первой. «Неважно», – думаю я, успокаиваясь от мысли о потной и умотанной Бретт, которая знает, что найдет меня взвинченной и раздраженной. Ненавижу ждать. Проходят минуты, и я понимаю, что она не только не пришла раньше, но и опаздывает. Очень сильно. На десять минут. Семнадцать. Двадцать две.

– Если она не появится через пять минут, я ухожу, – сообщаю я Рейчел, нашему координатору, которая даже не потрудилась найти в Barneys что-то, кроме резиновых шлепок. Знаю, что Рейчел зарабатывает тридцать восемь тысяч в год и что я веду себя как ужасная снобка, но мое настроение напрочь испорчено.

– Давай узнаю, где она, – предлагает Рейчел и отходит от меня, чтобы позвонить. И в этот момент, как по мановению волшебной палочки, из-за угла выходит Бретт, не умотанная, в дорогой на вид футболке, причудливых джинсах, с хорошими часами и в массивных белых кроссовках, что стоят дороже ноутбука. Затаив дыхание, я понимаю, что она выглядит отлично, молодой и богатой. «Но красивая ли она?» – вдруг задаюсь я вопросом. Она крупная девушка, сменила статус «большой», коей называла себя в первом сезоне. Ох и налетели на нее за это в Фейсбуке: «Среднестатистическая американка носит восемнадцатый размер. Если ты «большая», то какие тогда мы?» (Передан смысл, орфография и пунктуация отредактированы. Обсуждение же шло в Фейсбуке). Мне хотелось открыть в ее защиту ответный огонь: «Тогда ты огромная, Деб», но Бретт не выносит, когда она не нравится кому-то или когда ее не понимают. Она отвечала каждой полной плаксе и извинялась, объясняя, что в Нью-Йорке в моде худоба и она часто чувствует себя большой в сравнении со сверстниками. Она благодарила их за этот поучительный момент, за напоминание, что живет в пузыре привилегии, и поклялась в будущем тщательнее подбирать слова, когда говорит о теле. Какая поразительная трата времени.