Патологии - Захар Прилепин

- Вася, запомни, нас никто не имеет права убить, пока мы все это не выпьем, - говорит водителю Язва, усевшийся с нами.

- Учтём, - отвечает Вася.

Выехав за ворота, тут же останавливаемся - делимся с парнями из второго «козелка» добычей, - чтоб не скучали в пути.

Каждый из наших пацанов пьёт своеобразно, по-своему.

Андрюха-Конь затаивается перед глотком, будто держит в руке одуванчик и боится неровным выдохом его растревожить. В его манере пить есть истинно лошадиная аккуратность и благоговение хорошо воспитанного коня перед жидкостью, которую предстоит потреблять.

Язва, перед тем как глотнуть, отворачивает голову, и пьёт, заливая «отраву» себе куда-то в край рта.

Слава Тельман пьёт аккуратно и спокойно, - как педант микстуру.

Вася Лебедев - залихватски, громко хэкает после. Бьёт по газам, и мы идём на взлет, счастливо щуря моржовые глаза свои.

Мне нравится пить водку. И то, что мы едем - не такое уж неудобство. Сейчас Вася врубит четвертую, и я глотну. Глотаю. Пузырь идет по второму кругу.

Пока я принюхивался к рукаву, - пузырь возвращается ко мне.

Так вот, водка мне нравится. Однако, чем больше я ее потребляю, тем труднее мне даётся питие. Скажем так, когда количество выпитого лично мной переходит за пол литра, я перестаю смаковать водку, и просто, жмурясь, заливаю ее вовнутрь - на авось - приживется как-нибудь, усвоится. Закусить бы хорошо… Вот и курочку мне парни подают почтительно; грязными своими, кривыми пальцами всю ее залапали.

Некоторое время жую, хрустя куриными косточками, которые мне лень выплёвывать, - зубы молодые, все перемелят.

Летим по городу, как ангелы, дышащие перегаром.

На ухабах выпитое и съеденное взлетает вверх, но мы крепко сжимаем зубы.

Между тем Андрюха открывает ещё одну бутылку, и, чокнувшись со стеклом, дегустирует первым, уменьшив содержимое на четверть.

- Вась, тебя попоить? - предлагаю я водителю, получив бутылку.

Вася протягивает руку, и я вкладываю бутылку в его раскрытую клешню.

- Смертельный номер, - говорит Вася. Не отрывая глаз от дороги, он опрокидывает бутылку в рот, и делает несколько внушительных глотков, даже не поморщившись. Возвращает мне бутылку, и снова тянет руку, - я вкладываю в неё куриные лохмотья. Вася целиком засовывает в рот данное ему, и с аппетитом жуёт. Глаза его становятся всё больше и больше, - видимо от напряжения челюстей, но когда Васе удается сглотнуть прожеванное мясо, чуть осоловелый взгляд его вновь исполняется умиротворения.

Я вижу накатывающий на нас город, и с трудом сдерживаю желание выскочить из машины на улицу, побежать во дворы, крича от счастья, паля во все стороны. Парни не поймут.

- Андрюха, запевай! - говорит Язва.

- Какую? - ёрничает Андрюха, - «Ямщик, не гони лошадей»? «Ходят кони над рекою»? «Три белых коня»?

Смеёмся и валимся на бок на очередном вираже.

- Давай про ямщика, - говорит Язва.

- «Ям-щик, не гони ло-ша-дей!» - ревёт Андрюха.

Я нажимаю тангенту рации, чтобы пацаны, следующие за нами во второй машине, могли насладиться пением.

- «Мне не-куда больше спе-шить!» - подхватывает Вася.

«Мне не-кого больше лю-бить…» - кричим мы в четыре глотки.

Я отпускаю тангенту, и тут же в рации раздается пение наших парней из второго «козелка»:

- «Ямщик! - орут они дурными голосами, - Не гони! Ло-ша-дей!»

Роскошные волны раскатываются в обе стороны из лужи, по которой мы проезжаем, вылетев напрямую по направлению к нашей школе, и, не успев затормозить, машина бьёт бампером в железные ворота - приехали. Грохот, кажется, должен быть слышен где-нибудь во Владикавказе.

- Ещё! - говорит Вася, протягивая руку.

Вручаю ему пузырь. Он открывает его зубами.

Совсем пьяный, давясь, я глотаю ещё. Закусывать уже нечем. Во втором «козелке» всё ещё поют.

Даже не вижу, кто открывает дверь. На краткое время очухиваюсь в «почивальне», увидев дневального - Кешу Фистова. Его косой взгляд меня добивает, и, стараясь ни на что больше не смотреть, я, по памяти, бреду к своей кровати, обнаруживая по пути подозрительно много сапог и тапок. Взбираясь наверх, кажется, наступаю на живот Скворцу (когда же я снял берцы? да и снял ли я их?), и засыпаю, ещё не упав на подушку.

…Просыпаюсь я, кажется, не от того, что вокруг все шумят, а потому, что у меня из раскрытого рта натекла на подушку слюна, словно я расслабившийся даун, а не боец спецназа. Чувствуя гадкую гнилостную сырость на лице, я очнулся.

О, господи. Мою голову провернули в мясорубке…

Я не удивлюсь, что один мой глаз сейчас находится на подбородке, а второй в шейной складке. Правда, рот, если так можно назвать это сохлое, присыпанное старым куриным пометом отверстие, есть. Но дышать через него не хочется. Одним глазом я пытаюсь смотреть на происходящее в «почивальне». Вчерашняя курица просовывает свою бритую, ощипанную голову мне в горло, и дух ее жаждет свободы.

Если я оторву затылок от подушки, может случиться что-то страшное. Я даже боюсь себе представить, что именно. Перевожу глаз на свою ногу - вижу носок. Значит, берцы я всё-таки снял. По крайней мере, один ботинок. Надеюсь, что я снял их в помещении, а не, например, в «козелке».

- Вставай, чудовище, - говорит Хасан где-то рядом.

Неожиданно открывается мой второй глаз. Он всё-таки на лице, и вроде бы не очень далеко от первого. Несколько секунд наводится резкость, сначала вижу рыжую щетину Хасана, отвратительно открывающийся и закрывающийся рот, затем становится видным все лицо. Не в силах вынести зримое, я закрываю глаза.

«Почему нас не обстреляли вчера? - думаю. - Сейчас бы я спокойно лежал в гробу. Возможно, вскоре домой бы полетел».

Дальше мысли не движутся. Приоткрываю глаза, Хасана нет. Зато появился Аружев. Стоит ко мне спиной. Хочется его убить. Нет, если я его убью, будет кровь, от этого меня стошнит.

Пробую двинуть рукой. Определенно, рукой двигать можно. И ногой тоже.

Хорошо бы, если б возле моей кровати поставили хорошую ёмкость с ледяной водой. Я бы пододвинулся к самому краюшку кровати и плюхнулся в воду. И какое то время лежал бы на дне, пуская пузыри.

Неожиданно для себя, резко поднимаюсь, голова начинает кружиться, но я, не взирая на тошноту, дурноту и маяту, преисполняющие меня, спрыгиваю в два приема на пол, - сначала, изогнувшись, встаю на кровать Скворца, а оттуда уже переправляю своё тело вниз.

Вот и берцы мои, в разные стороны глядят…

Не завязывая их, бреду на первый этаж. Навстречу поднимается Андрюха-Конь, такое ощущение, что на нём недавно подняли целину.

Мы проходим мимо друг друга равнодушные, как космические тела.