Ночь с четверга на пятницу - Инна Тронина

Волна докатилась до Главка, и Артура его начальник полковник Петруничев откомандировал в состав опергруппы, занимающейся этим громким, скандальным делом. Пашка Бушуев оказался парень не промах — убедил казённого адвоката в своей невиновности, и тот помог грамотно составить жалобу на непрофессионализм милиционеров из подмосковного Павлова Посада.

Петруничев, в душе добрый, даже жалостливый мужик, пусть с виду замотанный и раздражительный, тут же выделил своего лучшего опера. И через десять дней вопрос был с блеском решён — даже сам Тураев не ожидал такого успеха.

С согласия Павла и заручившись поддержкой начальства, Артур начал «оперативную игру». В прессу ушла информация о том, что подследственный Бушуев, находясь в СИЗО, вскрыл себе вены, и спасти его не смогли. Не прошло и недели, как с того света вернулась целёхонькая Галина, а с ней — сынок Ванька.

У Петруничева не нашлось цензурных слов, и он лишь развёл руками. Сестрица, прочитав в криминальных разделах нескольких газет о приключившемся с братом несчастье, поспешила объявиться, дабы вступить в законные права. Лично её обвинять было не в чем. Прощальную записку не оставила, окровавленный нож к порогу не подбросила; а за фантазии сожителя по закону не отвечала. Конечно, бабам в посёлке она жаловалась, что придурошный после контузии братец грозится их всех упокоить. Так ведь многие говорят то же самое, и это ещё не основание для ареста и суда.

Артур и сейчас вспоминал лицо Галины — круглое, краснощёкое, с приоткрытым от удивления ртом. Теребя цепочку провалившегося между налитыми грудями крестика, она таращилась на воскресшего брата и не знала, какие слова сказать ему — радостные или гневные. Тураев посоветовал Пашке, не теряя времени, поделить имущество через суд, чтобы раз и навсегда снять накопившиеся вопросы. А после уехать и никогда более с сестрой не встречаться, как бы ни каялась она, как бы ни била на жалость.

Павел так и сделал — перебрался в Москву, снял комнату. Потом в автосервисе заработал на аренду однокомнатной квартиры. И сказал Тураеву, что отныне и до последнего вздоха будет верным его Полканом. При необходимости даже жизнь отдаст за «честного мента», спасшего его от незаслуженной кары. А поскольку Павел слыл мужиком компанейским и до сих пор не женился, он часто гудел в обществе разудалой молодёжи. И, если попросить, вполне мог выбрать среди своих знакомых кандидатуры нужного возраста и образа мыслей.

Дядю и двоюродных братьев Лёвки Артур решил в курс дела пока не ставить. «Меньше знаешь — крепче спишь!» — думал он, на собственном опыте убеждаясь в справедливости пословицы. Артур узнал столько, что, несмотря на чугунную усталость, никак не мог отключиться хоть на четыре часа. Работать круглосуточно не может ни человек, ни машина, и потому в организме получился сбой.

Кроме того, каждое новое лицо повышало вероятность провала, а общение с ним требовало дополнительного времени. К тому же беседовать с Райниковыми должен сам Артур; Пашку к ним не пошлёшь. А это — нешуточный риск. Помимо всего прочего, родственники могут начать заедаться. Чего доброго, вообще запретят жалкому заправщику вмешиваться в их благородные дела, и процесс застопорится в самом начале.

Пускай узнают попозже, а вопли их перетерпим — не такое слыхали. Правда, теоретически Стефан может поделиться с Лёвкиными родичами, но это вряд ли. С той семьёй у него напряжённые отношения — Дора Львовна говорила, что парень у них сто лет не появлялся. Как бы ни повели себя отобранные Бушуевым ребята, Артур ничем не рискует. Лишь бы не взяли в оборот самого Павла…

За окном прокуренной комнаты полетел снег. Сперва он падал робко, будто спрашивая разрешения; а после хлопья повалили даже в приоткрытую форточку. На улице сразу посветлело, несмотря на то, что до восхода было ещё далеко.

Четвёртого января в это же самое время Артур поднимался с койки в общаге, зевая и матерясь, чтобы ехать на очередное бесконечное дежурство. А сейчас он наконец-то заснул, лёжа на животе и обнимая подушку. Ветер расширил щель в форточке и теперь шевелил ещё больше поседевшие волосы, гладил перепаханный глубокими морщинами лоб, шрам на правой щеке. И горел на стене забытый светильник, изображавший два средневековых факела, которые вскоре погасила подкравшаяся на цыпочках Нора…

Стены, колонны, двери ресторана, обшитые панелями морёного дуба, прекрасно сочетались с чёрно-фиолетовым потолком, который переливался мириадами звёзд. На стенах ярко горели бра; от каждого абажура тянулось по шесть лучей. Изумрудно-голубое вечернее небо за стеклянными стенами, настоящие далёкие светила, остатки пепельных туч, разгоняемые холодным ветром, образовывали единый элегантный ансамбль с ресторанным декором. Не хватало только луны — ущербный месяц появлялся за прозрачными стенами к утру; сейчас же был святочный волшебный вечер.

В этот ресторан не пускали с улицы даже богатых посетителей, если за них не поручался здешний завсегдатай. Но коли таковой находился, то под свою ответственность мог провести хоть десять человек при условии соблюдения строжайшего фейс-контроля.

Постоянным посетителям, особенно к ночи и под утро, позволялось больше, чем случайным гостям. Они могли скинуть галстуки, расстегнуть воротники, даже закатать рукава рубашек. Дамам разрешалось обнажать сверх установленной в заведении нормы плечи, спины и ноги.

Таким «постоянным», похоже, был высокий стройный парень лет шестнадцати — весь в чёрном, с раскрашенными охрой руками, подстриженный «лодкой». Под грохот «живого» оркестра он выделывал головокружительные трюки на танцполе, и сверху мигали фальшивые звёзды. Кроме него никто не танцевал. Все столпились по периметру площадки, хлопая в ладоши и притопывая каблуками. Это был какой-то особо темпераментный спортивный рок-н-рол, когда танцор то и дело кувыркался в воздухе, через голову, вызывая восторженный рёв зала.

Постепенно практически все встали из-за столиков, чтобы оценить мастерство юноши. Перед этим он успел исполнить классику, аргентинское танго, сальса, модерн. А теперь он выделывал чудеса в одиночку, без своей неутомимой партнёрши.

Парень этот казался не подвластным расслабляющему влиянию сытной пищи и обильной выпивки — координация его оставалась безупречной. Танец напоминал скорее драку или состязание — столько было в нём драйва и агрессии. Только не с кем парню было драться, не было у него соперников. Все остались за световым кругом, и лишь лакированные узконосые ботинки мелькали среди разноцветных огней.

— Экстази, экстази! — шелестящим шёпотом предполагали, попивая дорогие вина, обласканные жизнью дамы и господа. Они даже не пытались скрыть свой восторг. — Иначе никак… Невозможно!

Громкая ритмичная музыка оборвалась — по правилам заведения быстрый танец сменялся медленным. Кое-кто осмелился выйти на витражи танцпола, но все невольно косились на парня в чёрном. Тот, как ни в чём не бывало, принялся вальсировать со своей девушкой.

Это была скуластая кареглазая брюнетка в сиреневом шёлковом платье ниже колена. Прямые волосы сплошной массой падали ей на плечи, в ушах вспыхивали фальшивые бриллианты. На пальцах болели устрашающей длины искусственные ногти. В отличие от своего кавалера, девушка стеснялась, жеманилась, преувеличенно громко смеялась.