Assassin's Creed. Кредо убийцы - Кристи Голден

К Джозефу бросились трое охранников. До смешного легко ему удалось убить сначала одного, потом другого. Но как и должно было, вероятно, случиться, третий зашел со спины и глубоко всадил острое как бритва лезвие.

Боль была подарком. Впервые за долгие годы она дала Джозефу возможность почувствовать себя живым. Охранник вытащил лезвие, и горячая кровь хлынула из раны в боку Джозефа.

«Моя кровь мне не принадлежит», – подумал Джозеф Линч, ассасин, и улыбнулся, закрывая глаза и погружаясь в беспредельную холодную пустоту.

Отныне он был свободен.

София Риккин, ученый и тамплиер, неподвижно стояла и смотрела на ассасинов. Казалось, они оживают. Один за другим ассасины поднимали голову и из-под капюшонов смотрели на Кэла. Как и Агилар, они его видели.

Кэл внимательно разглядывал их лица, вступая в контакт с каждым. Были ли все они его предками? Было ли это молчаливое осуждение… или благословение?

Только Кэл знал ответы. Но как бы там ни было, ее время общения с ним истекало. И от этого было невыносимо больно.

Одна из фигур, появившаяся последней, была ниже всех и стройнее. Она, так же как и все, подняла голову и посмотрела на Кэла.

Мать Кэла – стройная, с лицом сказочной феи, с волосами цвета меда – глядела на сына, и улыбка дрожала на ее губах.

Казалось, с лица Кэла стерлись годы. Таким София видела его впервые – а в каком-то смысле она знала его всю жизнь. Он выглядел сейчас по-детски беззащитным. Кэл медленно, словно во сне, подошел к голографическому изображению своей матери настолько близко, что, казалось, мог протянуть руку и дотронуться.

Никогда и никому София так не завидовала, как Каллуму Линчу в этот момент. Момент, в котором ей не было места… Это было слишком личное. Только для них двоих. Для них и для всех остальных ассасинов, включая тех, чьи потомки дрались сейчас в коридорах здания.

Тамплиеру здесь не было места.

Еще один ассасин поднял голову. И посмотрел не на Кэла, стоявшего в круге ассасинов, а на нее. Стройная фигура в простом полотняном капюшоне коричневого цвета.

Голубые глаза, подведенные сурьмой, смотрели прямо в глаза Софии. Она узнала это лицо, украшенное крошечными татуировками.

У нее перехватило дыхание.

Лицо под коричневым капюшоном было ее лицом.

София застыла как парализованная, ее захлестывали эмоции: ужас, радость, страх, удивление. Она стала медленно приближаться к кругу ассасинов, но вдруг почувствовала, как сильные руки Макгоуэна потащили ее прочь.

– Нет! – закричала София, вырываясь изо всех сил. Но Макгоуэн умел усмирять куда более крепких мужчин, таких как Кэл, и ему не составило труда оторвать ее от самой великой тайны в ее жизни, от ответов на те вопросы, о существовании которых она даже не подозревала. Она молотила руками, брыкалась, но он тащил ее к ожидавшему на площадке вертолету. София едва не задыхалась от отчаяния.

За спиной она слышала звуки разгоревшейся схватки, подступавшей все ближе.

Ассасины шли за Кэлом – за своим братом.

И она была рада этому.

Лин и Мусса бежали во весь опор по коридорам к залу, где находился «Анимус». Вооруженные охранники дышали им в затылок. Без дымовой завесы ассасины были крайне уязвимой мишенью. Спасали их только хитрые отвлекающие маневры, благо было где развернуться.

Как и планировалось, Эмир заблокировал максимальное число охранников в различных помещениях здания и выпустил всех пациентов. Пациенты в той или иной степени были союзниками – всех их связывало братство. Но лишь небольшая группа – Мусса, Эмир, Лин и Натан – оставалась в здравом уме и сохраняла прочную связь со своими предками.

И еще… Каллум Линч.

Мусса бежал впереди благодаря своим длинным ногам. Он услышал неприятный шум за спиной, краем глаза зацепил охранницу, возникшую в дверном проеме; она целилась из арбалета.

Лин молниеносно устранила ее: выхватила арбалет и дубинку, которая, следуя за разворотом ее тела, описала дугу и с силой обрушилась на охранницу, ломая ей ребра и сбивая с ног.

Мусса нажал кнопку внутренней связи у двери и заорал:

– Эмир, мы здесь!

– Открываю, – раздался голос Эмира, и серебристые металлические двери разъехались. Мусса ждал Лин, которая выпускала один арбалетный болт за другим в гнавшихся за ними охранников.

В крытом переходе над головой Лин началась какая-то суматоха. Мусса свирепо оскалился в улыбке, когда Натан мягко приземлился на пол. Втроем они вбежали в комнату, и Эмир закрыл за ними двери.

Кэл четко осознавал, что он находится в «Анимусе». Он понимал, что фигуры, окружавшие его, нереальны – возможно, даже более нереальны, чем воспоминания Агилара. Он видел их лица, слышал их голоса, но он не чувствовал аромата духов с легкими нотками лаванды, которыми пользовалась его мать. И хотя в предыдущих сеансах он мог вступать в плотный физический контакт с голографическими фантомами – и даже убивать, – сейчас он боялся прикоснуться к матери, боялся, что она растает, как прекрасный сладкий сон.

Ее слова, как и ее лицо, были прекрасны.

– Ты не один, Кэл, – ласково сказала она. – И никогда не был один.

И да, это действительно был ее голос. Он звучал у него в голове сейчас, как и тогда, когда она читала стихотворение Роберта Фроста, неторопливо и тонко, с любовью, внушая детскому восприимчивому уму важность бережного отношения к яблокам.

Голографический фантом матери говорил, и Кэл впитывал каждое слово.

– Прошлое остается у нас за спиной… но тот выбор, который мы делаем, живет с нами вечно.

Она помолчала, глядя ему в глаза, и снова начала говорить, но это были не строчки стихотворения:

– Там, где другие слепо следуют за истиной, помни…

– …ничто не истинно… – От избытка чувств его голос прозвучал низко и хрипло. Он даже не подозревал, что запомнил слова, сказанные Агиларом де Нерхой.

Возможно, он никогда не забывал их.

– Там, где другие ограничены нравственными и иными законами, помни…

– …все дозволено…

Лицо матери осветилось гордостью и печалью.

– Мы трудимся во тьме, дабы служить свету.

– Мы – ассасины.

Она повернулась, когда в круг вступила новая фигура.

Боль и радость смешались в сердце Кэла, когда подошедший поднял голову. Он узнал лицо под капюшоном.

Это был отец.

Но не такой, каким он видел его в последний раз – пожилой, ссутулившийся, с выцветшими глазами, с лицом, измученным душевными страданиями, балансирующий на грани безумия.