Хохочущие куклы - Татьяна Дагович

Подняв взгляд, заметила своего возлюбленного среди других людей. Он стоял растерянно, как во сне – таким он приходил к ней вначале, когда еще не знал ее и не знал, где он. Держал что-то в руках. И бросилась: рассыпая карты, опрокидывая столик, через каркас, путаясь в жестком нижнем платье, в тяжелом верхнем, хватая воздух.

– Это ты?

Стояли, обнявшись, не стесняясь многочисленных прохожих, не придавая значения мешающей одежде. Сжимаясь всё теснее, боясь потерять друг друга.

– Ты ведь не плачешь, Нора? Тссс!

– Я ждала. Тебя так долго не было.

– Всего несколько дней.

– Это были слишком длинные дни.

Уходя с ней в спальню, сунул проскользнувшему дерзкому мальчику шоколадку в красной обертке. Тот бросил на Нору взгляд победителя, Нора высокомерно отвернулась и спросила вдруг:

– Что такое душа? Почему в книгах о ней пишется, будто она бывает отдельно от тела?

– Потому что так раньше думали, а у тебя книги все старые.

– А что сейчас?

– Сейчас объяснили кое-какие механизмы работы… головного мозга. Но некоторые дальше думают.

– Хорошо, это я и хотела знать – значит, все вместе. Мне не хотелось бы разделяться надвое.

Посмотрел на нее с любопытством.

– Разве не обидно исчезать, когда умираешь? Для того и душа, чтобы после смерти жить.

– Мне не обидно. Я уже недавно не умерла. Я бессмертная, была здесь всегда и буду всегда.

– А я вот не считаю, что ты здесь была всегда и будешь! Я… – начал слишком громко, Нора перебила:

– Да, я была не здесь, но, когда я сюда попала, я попала во всегда и теперь бессмертна всегда, но только пока я здесь. В любом другом месте я погибну. Но это неважно, потому что меня все равно не отпустят.

Он хотел спросить, желает ли она быть отпущенной, ведь спросить об этом не только стоило – было необходимо, но вопрос застрял в горле, и шли молча.

В спальне пришлось долго целоваться, чтобы прогнать мысли: ему – о намертво приплавленной к телу, ей – об ускользающей, неверной – душе. Наконец мысли растаяли в нежности, так невинно, словно навсегда перестали они думать, словно навсегда разрушилась эта преграда между ними, и они теперь могут не сравнивать, не сопоставлять, не отличать, не разделять – и значит, могут быть одним. Соединение длинное, удивляющее, светлое, почти бесконечное, словно идти по морю, позабыв зачем, просто легко и упруго, вместе, осязая одно и то же, качаясь на волнах, поднимаясь и опускаясь, прижимаясь все плотнее и проще, сросшись невесомым поцелуем.

Лежать рядом. Свела колени. Он вспомнил, что принес радиоприемник, чтобы не было ей так скучно ждать. Чего ждать? Пока он ее заберет. Куда?

Он жал на стрелочки, искал радиоволны. Резко пробилась музыка.

– Что это?

– Музыка.

– Нет.

– Просто поют на английском.

– Нет. Он звучит не так. Можно понять, но не так.

Пожал плечами, не до конца поняв – то ли музыка не подошла, то ли английское произношение.

– Ну уж прости, что имеется.

– Ты не бойся. Я не сержусь, – ответила серьезно. И добавила: – Стой. Хочешь танцевать со мной?

Николай отрицательно покачал головой, но оставил незнакомую инструменталку.

– Я не умею.

Нора прислушалась, как животное прислушивается к шорохам леса, начала танцевать. Сначала танцевала неловко – непривычно без платья, потом освоилась. Он смотрел, вспоминая все странные пугающие вещи, поведанные ему в баре на окраине, и думал: «Все равно хочу. Заберу. Значит, так и будет».

Вспомнила о радио (рядом с ним Николай забыл зажигалку, впрочем, неважно, купит другую). Пока одевали, причесывали, белили, по радио транслировались разные песни мужскими и женскими голосами. Прислушивалась, стараясь понять, что голоса хотят ей сообщить, – и раздражало, что не понимает их шарад, все проходит мимо. А Мани нравилось, что есть музыка, не так нудно возиться («осторожно, принцесса, поверните голову… прикрепим подвесочку…»).

Поначалу Мани нравились ее ежедневные обязанности. Это было так, словно ей подарили куклу в натуральную величину, и к кукле прилагались наряды, украшения и разные милые штучки, мебель и умывальные принадлежности – наряжай, украшай, раскрашивай, играй – делай как хочешь. Однако со временем стало надоедать, в особенности раздражала необходимость заботиться о принцессе ежедневно – в то время как Гуидо предлагал другие, более порочные, а значит, интересные игры. И Мани вспомнила о том, что, кроме нее, есть много молодых девушек-прислужниц, которые с удовольствием (или без удовольствия) ее заменят в заботе о тихой принцессе. Однако сегодня у Мани и в самом деле было хорошее настроение, даже вдохновение. Под веселые барабанчики из радио она увлеченно увешивала Нору бриллиантами: начиная с двурогого металлического убора, заканчивая подолом платья. Нора сияла так, что любо-дорого посмотреть: саму принцессу видно не было, блеск да сияние – как от включенной хрустальной люстры. Мани сделала шаг назад. Готовая кукла поднялась самостоятельно, пошла бог ее знает куда. Мани положила оставшуюся бриллиантовую подвеску к себе в карман – по привычке. Без интереса – слишком легко.

Нора шла. Окна. Зеркала. Окна. Засохшие потеки. Подвески не вздрагивали – как если бы она не ступала, но скользила по полу или над полом. Светили ровно. Вчера было что-то очень приятное. Вспоминала: механические игрушки? Нет. Тепло тела: был ее возлюбленный, и его тело было таким же теплым, как ее тело. Сейчас, когда ни того ни другого не было (платье), да и она сама то пропадала, то появлялась в своих зеркалах, оставалось думать о механических игрушках в шкафах, о себе, об игрушках, о себе – эти мысли текли в отражающих поверхностях, так же, как ее шлейф: «Кожа пошита из бархата, из ценного дерева косточки, шелковые нити сходятся от рук и ног к трубочке позвоночника, и в ней сплетением поднимаются к голове, где спрятана важная часть механизма. По ниточкам достигает механизм рук да ног, натягиваются ниточки, и я делаю шаг за шагом, как и было задумано. Я – одна из моих механических игрушек».

«Когда меня обижают, во мне появляются темные капли, и я становлюсь грустной, когда лелеют, от светлых капель я светлею… Но почему никогда не наоборот? Потому что механическая игрушка не может выходить за пределы своей механики, и, если игрушечная балерина создана, чтобы танцевать быстрый танец, никогда не сможет она танцевать медленный. Не только не сможет – не захочет, ведь желания возникают из натяжения шелковых струн, движения серебряных шестеренок. Надолго ли хватит завода? Кто завел сердце?»

«А когда завод кончится? Нет, я не могу умереть, здесь я бессмертна. Но если… Если попробовать наоборот – радоваться, когда обижают, и расстраиваться, когда лелеют. Исполнить другой танец. Не получится, а если получится, значит, предусмотрено механикой. Но если игрушка, то игрушка очень, очень сложная. Самые сложные игрушки быстрее всего ломаются».