Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Тетя призналась, что заготовила и хотела послать телеграмму, в которой требовала его немедленного приезда по причине своего сердечного приступа. Тетя уже три раза ходила на почту, чтобы послать телеграмму, но мысль о том, что она солжет Андрюше даже ради высокой цели, настолько была противна ее христианскому сознанию, что она в слезах возвращалась домой, так и не решившись на обман.

Несмотря на радость по поводу приезда племянника, тетя Маня, покормив его, поспешила к себе в госпиталь, где без нее никто ничего не мог сделать.

Проводив тетю, Андрей хотел было навестить сперва соседей, но, оказавшись в своей комнате, надолго задержался. Тетя, стирая там пыль, ничего никогда не трогала с места. Это был как бы маленький музей племянника. А так как Андрей и сам не любил расставаться с вещами, то, начав раскопки сначала в своем столе, потом на книжной полке и даже в сундучке под кроватью, он обнаружил много интересных вещей, о которых он давно забыл, но которые принялись, перебивая друг дружку, рассказывать о давней жизни некоего мальчика Андрюши Берестова, подобно тому, как наконечники стрел и грузила поведали о жизни славян под Белозерском.

Со снисходительным узнаванием Андрей отыскал стихи, писанные в шестом классе и посвященные девочке, которая уже года два как уехала из Симферополя, рисунок с натуры, изображавший цветущую яблоню, и другой, где рыцари подъезжали к замку. Там была тетрадка, на обложке которой было написано квадратными буквами «Дневникъ» и внутри три записи. Первая в целую страницу, следующая через неделю на два абзаца и третья, еще через месяц, с сообщением, что ничего нового не произошло. Старые учебники, книги, солдатики и самодельная пушка из ружейной гильзы, прикрученная проволокой к свинцовому лафету…

Взглянув на часы, которые сообщили, что он уже два часа занимается раскопками, Андрей сообразил, что прощался с детством, прощался с самим собой, которого порой с умилением узнавал, а иногда удивлялся или посмеивался. И еще он подумал, что если бы этими раскопками занимался не он, а, скажем, профессор Авдеев, то вряд ли он составил бы себе объективное мнение о человечке, которому принадлежала эта комната. В ней большое место занимали папки с гербариями и коробки с жуками и бабочками. Но это вовсе не означало, что в Андрюше жила страсть к энтомологии или ботанике. Папки и коробки остались от того лета, когда Сергей Серафимович пытался пробудить в Андрюше биологические наклонности и они многократно гуляли по скалам за Ялтой. Эти походы Андрею были умеренно интересны, и, привезя коллекции в Симферополь и порадовав тетушку, он сложил их в сундук в своей комнате и более к ним не возвращался. Тщательно сделанные, с настоящими реями, холщовыми парусами модели шхун и фрегатов были подарками тетиного поклонника, отставного капитана Евсея Семеновича, который лет десять назад жил по соседству и даже вроде бы просил руки и сердца Марии Павловны и всегда появлялся у них в доме с очередной моделью корабля. Один из корабликов размещался внутри толстой бутылки. Потом Евсей Семенович в одночасье умер от удара, а кораблики остались.

Спохватившись, что ведет себя неосмотрительно, Андрей собрался было выйти из дома, но тут вернулась запыхавшаяся тетя Маня. Готовя ужин, а затем кормя опасно похудавшего, на ее взгляд, племянника, она выкладывала скудные новости.

Ахмета она давно не видела, старик Циппельман все так же торгует в своей кондитерской, Фира счастлива и родила мальчика, Грудзинский неожиданно уехал в Варшаву, Нина ухаживает за отцом, который совсем плох, Сергей Серафимович приезжал недели две назад.

На этот раз на мотоцикле. Он, оказывается, купил себе мотоцикл «Стэнли», блестящий и ревущий, как тысяча чертей, и тетя Маня боится, что на каком-нибудь перевале он сломает свою глупую шею. Это же надо — на старости лет!

Андрей сказал, что завтра с утра поедет в Ялту.

Ночью тетя тихо плакала.

* * *

В Ялту Андрей приехал на линейке — автобус был, оказывается, реквизирован армией. В Алуште, купив газету, Андрей узнал, что пал Брюссель и германские армии ведут пограничное сражение с французами, тесня их к западу. В Мобеже заканчивается развертывание английского экспедиционного корпуса, который должен ударить германцам во фланг и тем переменить неблагоприятно складывающиеся обстоятельства на фронте.

Два грека, сидевшие рядом с Андреем, все время спорили о том, выступит ли Турция на стороне Германии или сохранит нейтралитет. С моря дул сильный горячий ветер, и, когда дорога за Алуштой поднялась вверх, стало видно, что море покрыто белыми барашками.

Встретился грузовик, в нем сидели матросы. Потом, уже ближе к Ялте, в море показался военный корабль, и греки снова стали спорить. Один говорил, что это «Георгий Победоносец», а другой твердил, что это «Императрица Екатерина». Греки сердились, призывали в свидетели других пассажиров, но те в спор не вмешивались. Корабль казался маленьким и нестрашным.

В Ялте на набережной было безлюдно. Может, из-за войны, а может, из-за сильного ветра.

Волны были так сильны, что перелетали через парапет и растекались по мостовой до самых домов.

Вольным шагом прошли два морских офицера. К молу был пришвартован катер, покрашенный в шаровый цвет. Два матроса в тельняшках сидели, свесив босые ноги за борт, и кидали чайкам кусочки хлеба. Чайки подхватывали хлеб у пенных верхушек волн. Хоть за молом было куда тише, чем в море, катер подбрасывало вверх, но матросы на это не обращали внимания.

С Алушты Андрей дебатировал пустой вопрос: куда идти сначала — к отчиму или к Иваницким. Уверенности в том, что Лидочка уже вернулась из Батума, не было, так что долг требовал визита к отчиму. Но ноги сами провели Андрея мимо великого старого платана, который на своем веку видел уже столько войн, что полагал их естественным состоянием людишек, и выше, за армянскую церковь.

Хоть Андрей никогда раньше не был в квартире Иваницких, но за последние месяцы он столько узнал о них из писем Лидочки, что уже совсем не опасался строгого взгляда Евдокии Матвеевны, которая, кстати, если, конечно, Лидочка не преувеличивала, также немало знала об Андрее и против переписки не возражала.

Так что Андрей смело поднялся на второй этаж и позвонил.

Евдокия Матвеевна оказалась почти такой, как он предполагал из Лидочкиных писем. Даже если бы Андрей встретил ее на улице, он бы ни на секунду не усомнился, что она — Лидочкина мать.

Евдокии Матвеевне было тридцать девять лет, но можно было дать меньше. Ее лицо было совсем без морщин, а волосы — без седины, значительно темнее, чем у дочери. Только лежали прямо, не вились, туго стянутые лентой на затылке. Правда, в отличие от дочери Евдокия Матвеевна была склонна к полноте.

Андрей сразу почувствовал расположение к Евдокии Матвеевне и даже радость от того, насколько она схожа с дочерью.

— Здравствуйте, — сказал Андрей, но больше ничего сказать не успел, потому что Евдокия Матвеевна его сразу перебила.

— Андрюша, — сказала она, — заходите, я вас сверху увидела, вижу — знакомая фигура, помните, как вы наш дом зимой осаждали? Да вы не стесняйтесь, проходите, только башмаки снимите обязательно, мы сегодня пол мыли, дайте я вам помогу шинель снять. Нет, в этом нет ничего дурного, я хозяйка дома, а вы — милый гость. Вот, возьмите туфли Кирилла Федоровича, они вам должны быть впору, как хорошо, что вы прямо к обеду пришли, сейчас Кирюша должен быть, с минуты на минуту. Да проходите в залу, садитесь…