Спящая красавица - Дмитрий Бортников

Эта Троица была неразлучна. Они жрали, бегали, вынюхивали, мочились все вместе! У них было одно имя на всех. Троица. И каждого дьявола по отдельности Мельник называл Троицей.

Это была его ария. Его любовь. Да. «Эй! Троячок! Сюда, сю-ю-юда! Хо-о-ороший мой! Ангел мой!» Кусок говна! «У-ух ты у-у-умница!»

Стоило только одному из Троицы получить дозу любви, как все остальные, как свиньи к кормушке, мчались под Мельникову руку! Они чуть не хрюкали от любви! Да, стоило на это посмотреть! Он в такие моменты становился как укротитель! Как в цирке! Тигры не шли ни в какое сравнение! Акулы! Это были киты- касатки! Эти демоны ласкались с пеной на мордах, оставляя хлопья на рукавах хозяина, на стульях! Они так крепко пахли. Эти хлопья любви, хлопья бешенства...

Я их никогда не смогу забыть. Они еще долго мне будут сниться.

А потом пошел снег. Однажды вечером. Это было впервые — когда первый снег ложился вечером. Я сидел в своей келье и смотрел на валенки. Я думал, что надо их подшить. Вот в эту секунду он и полетел.

Подняв голову, я пялился на мелкие хлопья в высокое окно. Это даже было не окно, а скорее стеклянный кусок крыши. Пожалуй, в первый момент именно эта застекленная крыша меня покорила.

Он меня сюда привел и оставил. Хотел поразить! Он хотел чистого впечатления! Чтоб я встал на колени! Он ведь этого хотел? Этого? Он вышел, кашляя. Скрип, скрип, половицы, здесь везде деревянные полы. Единственное дерево во всей этой стране черного железа. В этом темном, брошенном замке-корабле. И что? Я стоял, оглушенный тишиной, под самым куполом. Будто в чужом храме. В пустом храме, где только шепоты, да, только шепоты, чужой язык и солнце. Много солнца, в конце концов... Очень много солнца... Маленькая комнатка была как шкатулка, вывернутая наизнанку. Как сундучок моряка. Да. Весь оклеенный фото сундучок анонимности. Но это только так. С первого взгляда. Будто фото тех мест, в которых ты никогда не будешь. Подойдя поближе, я увидел, что это не природа, нет, не моря и бухты. Лицо женщины. И так повсюду. По всем стенам. Большие, маленькие, фото на документы, увеличенные, цветные, и такие, ну, такие модные... Раскрашенные, у матери тоже одна была такая. Девочка с кудрями и красные губки... А здесь — везде женщина. Вот. И вот еще, она в платке, уже старая. А вот она рядом с мальчиком. С подростком. Против солнца. Щурятся оба. Или вот. Маленькие фото на документы. Упрямое лицо, редко такие теперь увидишь, да, ну, может, у старух еще есть такие лица, где-то в заначке, в гаманке. В платочке узелком. Да. Все просто, в конце концов. Эта женщина умерла. Я смотрел по сторонам — везде была она. Везде. Молодая, чуть старше, одета так и так, а вот старая, а вот уже совсем старая. Она одна, потом с мужем, а вот рядом двое мальчиков. Вот она улыбается. А здесь она застеснялась. Ее рассмешил фотограф. Все-таки рассмешил. Я стоял и всматривался в эти маленькие портреты. Фотографии? Да мне всегда было наплевать. И на свои, и на чужие. Наш альбом? Я нашел его слишком поздно. Да. Позже интереса. Лица уже ничего не говорили, ведь я же не спрашивал. А тут... Точно, думал я, мужик ее рассмешил, они поспорили, и он ее рассмешил... Сказал что-то такое... Мне стало интересно! Я бормотал! Да, он что-то сказал, а она подалась вперед. Смеясь. Ему, мне, всем...

Лица умерших на фото. Смотреть на них долго- долго... Будто что-то забыл... Эта тревога. Ее тень. Будто давным-давно вышел из дому и вот теперь вспомнил, да, вспомнил, что' забыл там, в доме. Нет... Ничего... Нормально... Все нормально... Все выключено. Свет. Газ. Вода. Да. Везде? Везде. А свет?.. Свет тоже. Везде. Его нигде не осталось... Все нормально... Да. Ничего не забыто...

Лица умерших... Ты узнаёшь, что их уже нет. Они абсолютно незнакомы. Они умерли. Их никогда не будет. И что это меняет? Почти ничего. Даже меньше. Нет-нет, мы их не оживляем, нет. Мы умираем немного сами... Спускаемся к ним, туда. В этом есть горечь. И присутствие. Присутствие в нас кого-то, кто грустит, глядя на эти фото... Затихает... Будто мы уже знали смерть. Да. Это так тонко... Будто мы вспоминаем ее... Кто-то так же увидит наше лицо. Но это потом. Да. После... Наше лицо... После ухода... Мое лицо... Наши лица. У нас ведь тоже есть фото. Тоже все есть. Нет? Мы ведь так же смоемся, расправим складки, склеим ласты, сломаем трубку... Отдадим шкуру татарину, вывернем карманы. Уйдем на мыло, откинем правый сапог, закусим землей... И так далее и так далее, как говорил дядюшка. И мы тоже умрем. Да? Не так ли?.. Ведь правда же?.. Нет?

Смотреть на эти фото долго. Постепенно возвращаясь. Смотреть до тех пор пока смерть не забудется снова. Да. Еще и еще... Теперь лучше, вот так, еще, и все... Да. Теперь — все.

Я не знал, чем здесь пахло, в этой комнате. Она была похожа на алтарь. Да. Здесь пахло этим. Тоскливый запах храма. Запах развалин чужой жизни... Да, близко-близко к этому. Здесь — «горячо»...

***

Мельник... Он явно был не в себе. Он тоже сгнил, как и все остальные! Даже здесь, в ледяном дворце, он умудрился сгнить! Как только вынул слово «душа» — оп, еще один! Не только мать, не только дядя — казалось, все, все сгнили! Опять душа! Опять! Без нее никуда! Все провоняло этим словом, как рыбой!

Чокнутый тип. Но я знал, что все нормально! После моей матери, после дяди — мне было море по колено! И кроме того, я был не обязан его слушать! Он и не требовал! Пока.

По крайней мере, он гнил разнообразно! Кроме «души» он вынул «смерть»! Это было что-то новенькое. Вообще, в те дни я понял — не важно, что' ты бормочешь! Наплевать! Какая разница среди глухих?! А вот то, как ты вопишь, как ты изгаляешься, как ты вынимаешь речь! Вот это да! И могу сказать: я не мог оторваться, глядя, как он достает из кармана, изо рта все, что попадалось под руку! В такие моменты Мельник становился демоном! Передо мною вибрировал язык, сошедший с ума! Одноногий, трехрукий, стремительный, блещущий, ползучий, грозный и пророческий! Казалось, сейчас слово вывалится изо рта и, подпрыгивая, как девочка, смоется в подворотню! А некоторые были степенные, как мясники на рынке!

А слово «смерть»... Он сам преображался, когда произносил «сме-ер-рть»! Это было веселым словом! Стриженным под полубокс! И честным! Да-да! Слово «смерть» у него во рту было честным! Он него веяло ледяной ясностью! Смерть была синеглазой и вечно юной!

Это было восхитительно! Передо мною разлагался, метался в агонии язык.

«Вот они, мои псы! Я уверен, они перенесут мою душу в ад! Да! В своих желудках. Посмотри на них! Какие глаза! Какие клыки! А желудки! Акульи! Якоря переваривают! Они перевезут меня... Туда...

Когда я буду орать — не ссы! Не бойся и не бегай! Не обращай внимания! Заткни уши! Залезь башкой под подушку! Тоже ори!.. Это рак! Рак! Простата! Знаешь, что такое простата?! Еще нет?! Это наша ахиллесова пята! Когда это начинается — все! Амба! Когда узнаешь — уже все! Суши весла! Ты уже не никто! Сгусток боли! Плевок! Тварь, рожденная болью! И это только начало! Повешенные — счастливчики! Они в раю! Увидишь! Я тебе обещаю, парень! Увидишь! Тебе в хуй засовывали ежа?! Ежа с тысячью стальных иголок! И это разумный еж! Он расправляется расправляется расправляется, и в тебя впиваются тысячи тысяч стальных игл! Пять гвоздей! Я бы сам себя распял двадцать раз! Но только не стального ежа! Не надо его! Не надо! Это ад! Ты здесь и ты в аду! Прямое путешествие! Адский еж со стальными ресницами! Он моргает своими иголками! Когда это начинается, я готов задушиться пуповиной! Обмотаться и сдохнуть! Я ношусь, как бешеная кобыла, и псы сопровождают меня! Они беспокоятся! Еще бы! Хозяин мечется как угорелый! Я ношусь вокруг элеватора, как заяц от смерти! А они за мной! Да! Молча! Мои верные спутники! За любовь они платят любовью!»