Двенадцать раз про любовь - Моник Швиттер

Как же он похож на тебя, мой маленький малыш! С ума сойти. «Этот ребенок решил появиться на свет во что бы то ни стало», – сказала гинеколог. Это было три года назад – всего через месяц после выкидыша я снова забеременела. А еще через несколько недель, в канун Нового года, я увидела в унитазе кровь – я знала, что это значит, но не хотела верить, я верила только в то, что этот ребенок решил появиться на свет во что бы то ни стало, и оказалась права. «Как хорошо, что ты здесь», – сказала я, когда малыш родился, весь помятый и синий, а он щурил на меня свои кротовьи глазки. Один глаз, левый, был кроваво-красным – при родах лопнул сосуд. Недели шли за неделями, а улучшения не наступало. А потом, словно по мановению волшебной палочки, ребенок вдруг стал невероятно прекрасным. Розовым, гладким, голубоглазым. Откуда эти голубые глаза? У нас у всех глаза темные – у мужа, у меня, у первого сына. Откуда эти голубые глаза? Это твои глаза.

Еще когда тебе было два года, а мне – четыре (сейчас моим детям столько же), и мы по очереди писали в ванну, мы уже заботились друг о друге. Я – о тебе, средняя о младшем, ты – обо мне, младший о средней. Следили за тем, чтобы старший не поймал нас за этим занятием, следили, чтобы он не слишком долго держал нас под водой. Следили, чтобы нам никто не мешал, когда мы лизали друг другу морщинистые после купания ступни и при этом смеялись до слез.

Годы спустя – мы уже больше не помещались в одной ванной – мы не спускали друг с друга глаз, купаясь в озере. Ты был там со своими друзьями, я – со своими подружками. Люди тонули здесь каждый год, а то место, где была наша купальня, считалось особенно опасным: берег тут был крутым, и ходили слухи о подводных пещерах, о коварных донных течениях, которые могут утянуть тебя в эти пещеры, если вдруг в них попадешь. «Будьте внимательны», – сказала мама. «Следите друг за другом», – услышали мы. Купальня располагалась на холме. С лужайки выше по склону можно наблюдать за купающимися внизу, отсюда видны не только головы, но и весь человек полностью в глубине ярко-зеленых вод: можно отследить, как люди движутся – плавно скользят или барахтаются на одном месте, ведь «перед тем, как человек утонет, у него случается судорога, – так объяснил нам смотритель купальни, – и если кто-то дергается, значит, ему нужна помощь».

Я не спускала с тебя глаз, и порой, когда вы с друзьями баловались и утягивали друг друга под воду, меня охватывала жуткая паника и хотелось тебя ударить. А ты только смеялся. Но если вдруг я заплывала далеко или мы с подружками как заведенные прыгали с плота, я видела, как ты стоишь на верхней лужайке и следишь за мной, хотя ты и говорил потом, что я все придумала.

Однажды здесь действительно утонул один парень. Хоть я и не сводила с него глаз. Потому что впервые за свои одиннадцать лет видела такого человека. Люди говорили – он из Туниса, живет у Риндлисбахерши, она его из отпуска привезла, а ведь он ей в сыновья годится. Он лежал на плоту, и кожа его блестела на солнце. Он помогал мне и моей подружке затаскивать на плот наши надувные матрасы – мы без устали бросали их в воду, а потом сами плюхались на них. Молодой человек подавал нам руку, вытаскивал нас на плот, мы все вместе хихикали, а потом он даже начал в шутку сталкивать нас с плота, как раз тогда, когда мы собирались прыгнуть, все снова и снова. Из-за него я забыла о тебе, перестала следить за тобой, так забылась, что даже и не знала, здесь ли ты еще. И вот тунисец нырнул щучкой с плота и поплыл быстрыми размашистыми движениями к середине озера. Внезапно он выкинул руку вверх и крикнул что-то непонятное. «Помогите!» – догадались мы с подружкой, и люди вокруг посмотрели на нас удивленно, а кое-кто даже сердито – с нами же было все в порядке, мы сидели на плоту. «Там в озере, – кричали мы, – там, там в озере!» Смотритель бросился в воду прямо в футболке и со свистком на шее, но было ясно, что он не успеет. «Вызывайте водолазов», – крикнул он, даже не доплыв до тунисца, – тот как раз ушел под воду.

Купальня была на склоне, и вертолету пришлось садиться прямо на Зеештрассе, дорожное движение перекрыли, воцарилась тишина. Мы стояли за спинами санитаров и вместе с ними, не произнося ни слова, смотрели, как врач неотложки снова и снова всем своим весом давит на грудь безжизненному телу. Поток воды, поток крови, больше ничего. Ты взял мою руку и крепко держал. Мы опоздали на ужин, и мама нас отругала. Ты посмотрел на меня, мы ничего не сказали, и нас отправили спать голодными.

Я звоню домой. Трубку снимает свекровь. «А, это ты, – говорит она, – не могу сейчас говорить, мы печем печенья, позвони…»

Шум в трубке.

– Мама?

– Привет, малыш, это ты? Как ты?

– Пеку печенья, пока!

– Алло?

Он положил трубку. Я звоню еще раз, на пятом гудке включается автоответчик, я слышу свой голос, он говорит, что никого нет дома. Я вспоминаю наш последний разговор несколько дней назад.

Я: «Я люблю тебя».

Маленький малыш: «Тоже люблю».

Я: «Пока!»

Маленький малыш: «Пока!»

Я: «Кладем трубку!»

Маленький малыш: «Кладем трубку!»

Я: «Раз, два, три!»

Маленький малыш: «Раз, два, три!»

Я: «И кладем трубку!»

Маленький малыш: «Кладем трубку!»

И дальше в том же духе. Просто не могли оторваться друг от друга. Пока муж не забрал у него телефон и не нажал отбой. Последнее, что я слышала, – долгий, громкий протестный вопль. А что сегодня? Пеку печенья, пока! А я так хотела с ним поговорить.

У него твои глаза. Твои круглые голубые глаза, твои длинные черные ресницы. Этот спокойный внимательный взгляд. Я всегда чувствую его на себе, даже с закрытыми глазами, тогда, может, даже еще сильнее: он здесь, он обнимает меня, целиком и полностью, со всех сторон, облегчая ношу забот и снимая напряжение, я погружаюсь в него, как в теплую ванну. Давно уже ты так на меня не смотрел, братишка.

Я пишу с тех пор, как ты ушел. Мне казалось, я буду каждую книгу начинать с тебя, потому что у меня в начале – ты.

Начать, начать сначала, снова начать с тебя. Каждую книгу с тебя. В начале было слово. У меня в начале – ты.

А эту книгу я заканчиваю тобой. Чтобы поставить точку. Чтобы наконец-то вновь научиться ходить. Чтобы научиться возвращаться и начинать сначала.

Когда ты умирал, – двадцать лет уже прошло! – когда я переехала к тебе, в твою больничную палату, откуда ушла, лишь когда ты покинул этот мир, мой парень изменял мне – в те долгие ночи, пока я лежала на соседней кровати, прислушиваясь к твоему дыханию, он бегал к моей подружке. Во всяком случае, мне так это видится. А может, и она бегала к нему, в нашу общую квартиру, но представить такое – выше моих сил, поэтому я никогда этого не делала и сейчас не буду. И все-таки вижу это. В ту же секунду. Проклятье, стоит только что-то записать, как тут же картинка перед глазами! Петр и Катрин, Катрин и Петр. Картинка вцепляется в меня, а я и не сопротивляюсь и держусь за нее. Надо же, двадцать лет прошло – а как больно! «Мужчину нельзя оставлять одного», – говорила бабушка. Я только качала головой. Он не был один! Я же не ушла от него, я была в больнице, и Петр часто туда приходил, только на ночь оставаться не разрешалось!