Бог с нами - Александр Щипин

— У мирной демонстрации возле нашей временной штаб-квартиры могло быть два возможных исхода. Вам, в сущности, нужно было выяснить, что я собой представляю. Если я трус и мошенник, которым вы меня небезосновательно считали, я должен был испугаться и сбежать, так что перестал бы провоцировать ваших собратьев. Да и Дмитрий Юрьевич больше не болтался бы по городу, задавая лишние вопросы. А вот если я все-таки не совсем аферист, то вы получали возможность убедиться в этом почти наверняка и, не тратя больше времени на своих Франкенштейнов, начать меня уговаривать вместе строить светлое будущее. В общем, сбежать я не сбежал, но толку от меня все равно оказалось немного. Правда, это уже, Сан Саныч, не ваша вина — со мной вообще тяжело. Как бы там ни было, после пребывания в узилище, а также некоторых последующих событий в моей многострадальной щорсообразной голове все, наконец, встало на свои места. Я понял, что детали человеческих организмов используются для того, чтобы создать бога, а делают это единомышленники моих друзей Трубникова и Башмачникова, которые решили, что раз у их поколения нет бога, то нужно сделать его из самих себя — точнее, из лучших своих представителей. Мне вот только не совсем понятен ваш, Сан Саныч, статус. Вы тоже собирались что-нибудь пожертвовать? Горячее сердце? Холодную голову? Чистые руки?

— Увы, — Башмачников развел руками. — Недостоин. Только правовая поддержка и прочие консультационные услуги.

— А вы предлагали?

Башмачников, улыбнувшись, покачал головой.

Когда пламя съежилось и исчезло, словно уйдя в землю, все начали молча расходиться. Михаил Ильич подошел к кострищу и разворошил веткой тлеющие угли. От бога действительно ничего не осталось, даже костей.

Проповедей Митя больше не писал и вообще видел теперь Михаила Ильича редко: к Мирякову непрерывным потоком ехали, шли и даже, кажется, плыли по Сударушке ищущие спасения, и тот беседовал с ними, с глазу на глаз или с целыми группами, но больше не пользовался готовыми речами. Иногда он по-прежнему выступал на стадионе, который уже переставал вмещать всех желающих, но эти выступления все больше касались каких-то хозяйственных тем, связанных с размещением, питанием и очередностью прибытия на Страшный суд. Поначалу Митя продолжал туда приходить и слушал Михаила Ильича, сидя на центральной трибуне с огромной надписью «ТКАЧ», на своем обычном месте, в окошке буквы «А», но, в конце концов людей стало слишком много и они заполонили большую часть поля и все места для зрителей, так что однажды, когда мимо него протискивалась к свободному месту женщина лет шестидесяти, не знавшая, наверное, что в шлевке ее высоко натянутых брюк застряла маленькая рогатая ветка, — когда она протискивалась и застыла, обнаружив, что место уже занято кем-то, подоспевшим с другой стороны, Митя осторожно вынул веточку, встал и вышел со стадиона. По дороге он попробовал разломать рогатку, как ломают грудную куриную косточку, но она оказалась слишком мягкой и только гнулась. После этого Митя начал уходить на время выступлений к реке, тем более что слова Мирякова, звучавшие теперь из черных воронок динамиков, доносились и туда.

Почти все остальное время Михаил Ильич проводил с Андреем Мусатовым, отвечавшим в секте за административно-хозяйственную часть, — бывшим военным, который в свое время попал под сокращение и несколько лет проработал чем-то вроде кладовщика в большом иностранном банке, где и поверил в бога, завороженный беспрерывным движением по миру вещей и людей, их рассеиванием и собиранием, их потоками, которые переплетались и ускорялись, прорываясь вспышками войн и революций. Иногда Андрей пытался остановить этот поток и, оставшись вечером в офисе, вклеивал конфетти из подошв дыроколов в круглые отверстия освобожденных из скоросшивателей документов, разгибал скрепки для степлеров, снова составляя из них безголовых металлических сороконожек, собирал бумагу обратно в ровные белые кирпичи, но силы были слишком неравными, и очнулся он уже в больнице, где все наконец замерло и остановилось, где все стало хорошо, разве что немного подташнивало. Выписавшись, Андрей познакомился с Миряковым и скоро стал регулировать потоки для его секты, уже не пытаясь повернуть их вспять, поскольку видел теперь их смысл и направление — конец света, после которого все уже остановится навсегда и не будет тошнить, а даже если и будет, ничего страшного, можно в конце концов потерпеть ради такого дела, невелика птица, подумаешь — будет немного тошнить.

У Андрея появились даже помощники — хамоватый юноша Данила и тихая Надежда Алексеевна, похожая на учительницу, — теперь они отвечали за размещение и питание тысяч людей, и даже для троих работы было невпроворот. Они искали пустующие дома, добывали огромные армейские палатки, обустраивали временные кухни, договаривались о поставках продуктов, и вся эта бурная деятельность шла в небольшой комнате на втором этаже общежития, где постоянно звонил телефон и толпились какие-то люди, отчего обстановка напоминала советские фильмы — не то про войну, не то про строительство чего-нибудь циклопического, из-за чего бог однажды рассеял Советский Союз и смешал его языки.

Строительство, кстати, действительно началось: за чертой города, на заброшенном совхозном поле, рос палаточный лагерь, похожий то ли на Аркаим с расположенными по кругу жилищами, то ли на план Небесного Иерусалима с его двенадцатью вратами. Палатки, в которых, если верить желтоватой бумажной инструкции, могло поместиться до ста двадцати человек, впивались в землю тонкими паучьими лапами и настороженно изучали квадратными глазами окон унылые окрестности. Никто уже об этом не помнил, но когда-то Краснопольск назывался Крестнопольском и был обязан своим именем событиям, случившимся именно на этом поле. Много веков назад небольшое татарское войско, сбившееся, судя по всему, с дороги, приближалось к небольшой деревеньке, откуда ему навстречу вышел монах Платон, живший в пещере неподалеку. Стоило ему поднять руку, как на татар обрушился даже не дождь, а просто поток воды, как если бы где-то наверху вдруг изменила свое русло небольшая речка и теперь падала ровно на то место, где кони с людьми начали мешаться в одну кучу, а земля стала превращаться в пока еще не глубокое болото. Воспользовавшись замешательством, Платон быстро окрестил их всех разом, и хотя злые языки потом утверждали, будто из-за этого крещеными оказались еще и лошади, защитники монаха были склонны полагать, что бог в состоянии разобраться, на кого распространилось таинство, и отделить зерна от плевел, агнцев от козлищ и гуингнмов от йеху.

Ни Платона, ни деревеньку это не спасло: когда дождь закончился, татары убили монаха и запалили ближайшие избы, не в последнюю очередь чтобы просто просушиться, — но все войско действительно перешло после этого случая в христианство, и городок, построенный вскоре на пепелище, стал называться Крестнопольском, пока сам собой не переименовался отчего-то в Краснопольск, даром что в некоторых документах бывал иногда и Грязнопольском.

То ли из-за особенностей их крещения, то ли еще по каким-то причинам, однако обряды у новообращенных татар, которые иногда фигурировали в летописях как еретики-платоники, пока не исчезли оттуда, сильно отличались от православных. Например, церквей у них не было вовсе, а молились они по очереди в специально вырытых колодцах, глубиной в человеческий рост, причем чем больше в колодце оказывалось воды, тем действеннее была молитва. Учитывая, что платоники продолжали вести кочевой образ жизни и не прекращали своих набегов, такие колодцы можно было найти повсюду: в народе считалось, что эти следы оставляет бог, пальцем проверяя, не слишком ли пропекло землю адское пламя, которое становится жарче с каждым новым грешником, и не пора ли ее остудить новым потопом.