Обретение смысла во второй половине жизни. Как наконец стать по-настоящему взрослым - Джеймс Холлис

То, чем заполняется эта экзистенциальная пустота, смысловой пробел, это безвременье, наступившее, когда одни боги исчезли, а другие еще не появились (по выражению Хайдеггера), – это и есть содержимое нашей обыденной жизни. Мы посчитали себя выше тех живых мифологий, к которым обращались предки, и теперь оказались без всякой защиты перед грубыми, подчас разрушительными силами нашего естества. Самонадеянная вера в то, что мы контролируем себя и природу, делает нас тем более бессознательными в отношении того, что действует внутри нас. Наши предки пытались облегчить свои личные и племенные неурядицы, выясняя, какому из богов было нанесено оскорбление, а затем предлагая искупительную жертву, чтобы восстановить должные отношения с этим богом. Сказать в наши дни, что кто-то там нанес оскорбление Афродите, все равно, что собственноручно расписаться в своем сумасшествии. В более раннюю эпоху пришлось бы умолять богиню о снисхождении, подношениями и делами, говорящими о высоком почтении к ней. В настоящее время мы прибегаем к терминам из области психиатрии, скажем, парафилии, чтобы описать так называемые «патологии желания», и уверяем себя, что выявили и взяли под контроль все то, чему придумали названия. По сути, современная психиатрия и психология по большей части не выходят за рамки нозологии (именования), этиологии (причинности), поведенческих отклонений и фармакологической коррекции данных отклонений.

Однако тот факт, что сам характер этих симптомов свидетельствует об их целенаправленности, почти не получает вдумчивого, обстоятельного и систематичного рассмотрения, как и то, какие травмированные энергии нуждаются в компенсировании. О каком исцелении может идти речь, когда мы так мало знаем о том, какая глубинная динамика оказалась ущемлена или проигнорирована там, внутри? Представители культур, обладающих живыми метафорами этих энергий и ритуалами их соединения – всем тем, что было нами отброшено как мифология, не заслуживающая внимания, куда лучше умеют обращаться к душе и исцелять ее, чем мы совместными усилиями современной психиатрии и фармакологии. Культура без живого мифологического ключа к загадке мироздания – это культура, которая сама напрашивается на неприятности.

В 1939 году, в самый канун того, когда мир оказался низвергнут в пучину Второй мировой войны, Юнг выступил с речью перед Гильдией пасторской психологии в Лондоне. Он говорил о том, что человечество плохо переносит утрату мифологического соединения с космическими энергиями, отвечающими за сохранение равновесия и порядка. Как следствие, люди все более и более склоняются к идеологиям, которые предлагают черно-белый спектр ценностей, но и обещают быстрое решение проблем. Но здесь не обойтись без зримого образа врага «по соседству», ненависть к которому позволила бы отказаться от необходимости саморефлексии. Как отмечал Юнг, на тот момент мир сгруппировался вокруг соперничающих, однобоких идеологий марксизма и фашизма. Подобные массовые движения легко поглощают индивидуальную восприимчивость, но тогда столь же просто оказывается забыть и о нравственных нюансах, сложить с себя ответственность за то, каким был твой личный выбор. Но есть, отмечал он, еще и третья группа людей, воспринявших своим внутренним опытом этот мифологический кризис и мучительно переживающих конфликтность современной эпохи как индивидуальный невроз. И только в этой последней группе и заключается надежда цивилизации, да и то в том случае, если она сможет открыть смысл своего страдания и в конце концов настроить свой индивидуальный компас в направлении души.

Сегодня марксизму и фашизму нашлась замена, пусть идеологически не такая прямолинейная, но зато куда более изощренная и соблазнительная духовно. Материализм, гедонизм и нарциссизм – этот триумвират, апеллирующий к духу большинства наших современников, – в конечном итоге непременно предаст их, так как не способен соединить с тем, что несет в себе исцеление или неподдельное удовлетворение. Когда отсутствует духовная «вертикаль», чувство сопричастности с божественным, человечество оказывается приговоренным к стерильному существованию в «горизонтальной плоскости», воспроизводящему свою собственную бессмысленность, финал которой один – уход в небытие. (Пожалуй, едва ли найдется более зримый образ для горизонтальной ловушки, в которую угодил модернизм, чем у Беккета в его пьесе «В ожидании Годо»: двое бродяг на обочине, которым на самом деле некуда идти и нечем по большому счету занять себя, тем не менее заняты мучительными поисками смысла.) Единение же с тайной, как полагает Юнг, приходит тогда лишь, «когда люди начинают чувствовать, что живут символической жизнью, что они – актеры в божественной драме. Это придает единственный возможный смысл человеческой жизни; все остальное банально и без него можно легко обойтись. Карьера, рождение детей – все это майя (иллюзия), в сравнении с тем единственно, что ваша жизнь осмысленна»[39]. В состоянии ли таблетка, или новая машина, или даже новая любовь дать такой же смысл, как тот, что возвращает подлинную глубину нашей жизни?

В один ряд с материализмом, гедонизмом и нарциссизмом нужно поставить еще две массовые идеологии – фундаментализм и культуру чувственности. За время, прошедшее со Второй мировой войны, только фундаменталистский спектр религиозности переживал устойчивый рост, именно ввиду той неопределенности во всем, к которой скатился наш век. То, что иначе могло бы приветствоваться как величайшая свобода выбора, небывалая прежде в истории человечества, лишила покоя многих и многих. Фундаментализм, будь то религиозный, политический или психологический, – это технология «тревожного менеджмента», которая сглаживает нюансы сомнения и неоднозначности, обращаясь к жестким и упрощенческим мировоззренческим системам. Если я могу убедить себя, что мир неизменно будет зиждиться на устоях, установленных раз и навсегда кем-то другим, тогда мне нет нужды самому разбираться с новыми тонкостями нравственного выбора, все более очевидной ролью женщин, неоднозначностями пола, сексуальной идентичности и предпочтений, ужасами национализма, сепаратизма и других разновидностей племенной ментальности.

Бесспорно, люди вправе отстаивать любые ценности, которые они проверили на деле и которых искренне придерживаются, но фундаментализм – это форма умственной болезни, стремящаяся вытеснить тревогу, двусмысленность и неоднозначность. Более зрелая личностная структура предполагает и куда большую способность индивидуума и культуры в целом терпимо относиться к тревоге, двусмысленности и неоднозначности – необходимому и неизбежному измерению нашей жизни. Культура, упорно цепляющаяся за свою незрелость, убежденная, что ее ценностям постоянно угрожают извне, неизбежно скатывается к существованию на «осадном положении», к сентиментальной ностальгии по более простым временам, к упрощенческим взглядам, основанным на черно-белом восприятии ценностей, и будет проецировать свою тень, занимаясь поиском врагов. Самый печальный пример этой регрессивной программы очевиден сегодня в нашей национальной драме. Америка и ее лидеры упустили возможность открыто обговорить с нацией новую политическую перспективу, а также возобновить отношения с остальным миром на позициях открытости после событий 11 сентября 2001 года. И если кто-то еще удивленно спрашивает себя, «за что они нас так ненавидят», то нужно быть готовым спросить «их» тоже и выслушать открыто, с пониманием и не становясь в защитную позу. Впрочем, такой диалог по-прежнему возможен, и стоит надеяться, что будущее принесет с собой и способность толерантно относиться к различиям и неоднозначности, и не нужно будет превращаться в страну-крепость, что совершенно не свойственно нашей истории. Подобная открытость для диалога с миром, однако же, потребует от всей нашей нации такой же зрелости, какая требуется от отдельной личности, рассчитывающей на взаимовыгодные отношения.