Полет сокола - Дафна дю Морье

Ненависть рождается из страха, и ваши современники, у которых нет ваших мозгов, ваших экономических знаний и вашего понимания того, как можно и должно жить завтра, вас боятся. Никакой школьный учитель, никакой замызганный адвокат, никакой худосочный так называемый поэт или художник – а именно ими собираются стать студенты других факультетов – не имеет ни единого шанса рядом с вами. Будущее принадлежит вам, не позволяйте встать на своем пути горстке загнивающих профессоров и их жалким прихвостням. Руффано для живых. Не для мертвых.

Шумные аплодисменты встретили презрительный жест, которым Альдо отмел всех, кроме своих слушателей. Он подождал, пока они смолкнут, и подался вперед.

– Не мне говорить с вами подобным образом. Как председатель городского художественного совета, я не вмешиваюсь в университетскую политику. Мое дело – заботиться о сокровищах герцогского дворца, которые принадлежат всем вам, а не меньшинству, как кое-кто предпочитает думать. Я призвал вас сюда, потому что клика – не буду называть имен – хочет уничтожить вас. Они хотят сделать так, чтобы ваш факультет и все, за что вы стоите, вызывало у властей отвращение и вас убрали отсюда, вас и декана вашего факультета профессора Элиа. Тогда, полагают они, в Руффано восстановится патриархальный порядок и город снова впадет в спячку. Многообещающие школьные учителя, адвокаты и поэты будут править им по своему усмотрению.

Я бросил взгляд на стоящего справа от меня Паоло. Подперев кулаком подбородок, он внимательно смотрел на Альдо. На Катерину, которая была слева от меня, его речь произвела не меньшее впечатление. Толпа студентов с горящими лицами слушала его столь же внимательно и напряженно, как группа избранных в герцогском дворце. Но слушала она совершенно другую речь.

– Взлом общежития минувшей ночью и последовавшее за ним насилие, – мягко сказал Альдо, – если то было действительно насилие, а не сфабрикованная история, нельзя рассматривать иначе, как преднамеренную попытку дискредитировать вас. Она напоминает игру, которую во время войны ведут неразборчивые в средствах партизаны. Совершить злодеяние над своими, а затем обвинить в нем противника. Прекрасно. Даже восхитительно. И вот уже летят пули. Университет Руффано пока еще не дошел до состояния войны, но, как вам известно, я руковожу мероприятием под названием фестиваль, которое – если мы хотим сделать его достойным такого названия – можно использовать как возможность отомстить вашим врагам и показать им, что вы не менее их сильны и исполнены решимости. В этом году будет инсценировано восстание сильных и решительных молодых граждан Руффано против порочного герцога Клаудио и банды его льстецов и лизоблюдов, которое произошло пятьсот лет назад. Купцов и ремесленников в городе было куда как больше, нежели придворных, но на стороне герцога стояли закон и оружие. По ночам герцог и его люди в масках тайком ходили по городу и творили произвол и бесчинства, такие же – о чем мне рассказывали, – какие некая безымянная банда иногда творит сегодня.

Катерина, сжимая мне руку, едва слышно прошептала:

– Тайное общество!

– А теперь, – сказал Альдо, вставая, – я хочу, чтобы вы, живая кровь университета, сыграли на приближающемся фестивале граждан Руффано. Долгие репетиции вам не понадобятся, но предупреждаю: это может оказаться опасным.

Ребята, которые играют роли придворных, будут вооружены – все должно быть подлинно. Я хочу, чтобы вы вышли на улицы с палками, камнями и любым самодельным оружием, какое вам удастся найти. Будут сражения на улицах, сражения на холме, сражения в герцогском дворце. Кто боится, может оставаться дома, я первым не стану его осуждать. Но всякий, кто жаждет дать отпор великим мира сего, горстке снобов, которые считают, будто они правят университетом и городом, может сейчас получить свой шанс. Подходите и записывайтесь. Я гарантирую вам победу.

Альдо рассмеялся и, словно приглашая добровольцев, тряхнул головой; за его спиной кто-то стал отбивать барабанную дробь. Сочетание этого звука с радостными криками из зала и треском ломаемых стульев, когда студенты бросились к сцене, где их ждал все еще смеющийся Альдо, звучало у меня в ушах душераздирающим воем преисподней.

Я оставил Катерину и Паоло шуметь и кричать вместе с остальными и через напирающую толпу стал пробираться к ближайшему выходу. Из всех собравшихся в зале я один пытался выйти. Охранник у двери – мне показалось, что я узнал одного из досмотрщиков, в субботу вечером проверявших пропуска в герцогском дворце, – протянул руку, чтобы меня остановить, но мне все же удалось выскользнуть. Я пошел вверх по улице на пьяцца делла Вита, которая к этому времени была почти пустынна, если не считать нескольких прогуливающихся горожан, и вскоре оказался в своей комнате.

Было бессмысленно что-либо предпринимать. Собрание в театре могло затянуться до полуночи, а то и дольше. Снова поп-музыка, снова танцы, снова разговоры вперемешку с игрой Альдо на барабанах. Альдо наберет своих добровольцев. Завтра я пойду к нему и добьюсь правды. За двадцать два года мой брат не изменился. И тогда и теперь одни и те же приемы. Но если тогда он играл на воображении родного брата и преданного союзника, то теперь играет на бесформенных и буйных чувствах пятнадцати сотен студентов. Чтобы натаскать актеров для фестиваля, вовсе не обязательно разбивать их на враждующие фракции с риском ускорить реальную катастрофу. Или я ошибаюсь?

Может быть, Альдо намерен столкнуть две противоборствующие партии, чтобы, наконец, разрядить и очистить атмосферу? Такой теории придерживались военные диктаторы прошлого. Она не оправдала себя. Пролитая кровь, подобно компосту, удобряет почву и порождает будущие раздоры. Как бы я хотел, чтобы синьора Бутали была сейчас здесь, а не в Риме. Я мог бы поговорить с ней. Мог бы предупредить ее. Альдо и его проекты массовых действ, его магнетическая власть над доверчивыми, ранимыми, молодыми. Возможно, она сумела бы отговорить его от этой затеи.

Когда вскоре после полуночи студенты вернулись в пансионат, я выключил свет. Я слышал, как, стараясь не шуметь, Катерина поднялась по лестнице, открыла мою дверь и тихо позвала меня. Я не ответил. Через секунду она ушла.

У меня не было настроения выслушивать разговоры новообращенных и объяснять им свое поведение.

Наутро я специально дождался, когда вся команда ушла, и лишь тогда спустился в столовую. Синьора Сильвани сидела за столом и читала газету.

– А вот и вы, – сказала она. – Я было решила, что вы уже ушли, но дети думали иначе. Вот ваш кофе. Председатель художественного совета произвел на вас такое же впечатление, как и на них?

– Он знает, как к ним подойти. И обладает даром убеждения.

– Я тоже так думаю. Он действительно убедил нашу ватагу, да, наверное, и всех остальных. На фестивале все они станут гражданами Руффано. – Пока я пил кофе, она подвинула мне газету. – Это местная, – сказала она. – Небольшая заметка про взлом женского общежития, но пишут, что ничего не взяли и что это всего-навсего студенческий розыгрыш. У синьорины Риццио приступ астмы – никакого отношения ко взлому, – и она на две недели уехала подышать горным воздухом.