Звезды царской эстрады - Коллектив авторов

невеселые мысли – мечты о карьере певца русских народных песен как единственном выходе из создавшегося трудного положения.

– Так в чем же дело, – воскликнул он, – будешь эстрадным певцом, будешь давать концерты, петь русские песни. Отлично!..

– Да, друг мой, но мне не на что даже сшить себе поддевку.

– Что такое поддевка? Сшей себе сразу пять. Я тебе дам триста рублей. Довольно?

С этих трехсот рублей и началось. Еврей Розенблит помог мне создать новый жанр национальной русской песни своими деньгами, а другой еврей, Резников, сшил мне мою первую национальную русскую поддевку. Как раз в это время пришли ко мне студенты с просьбою участвовать в их благотворительном концерте. Я засел за пианино и как следует разучил несколько песен: «Ну быстрей летите, кони», «Пожар московский», «Понапрасну, мальчик, ходишь» и др. Настал день концерта. Не без трепета надел я свою новенькую поддевку и вышел на эстраду. Но после первой же песни я понял, что успех обеспечен, распелся, зажег публику и потом много, по ее требованию, бисировал!.. Новая моя карьера началась блестяще и обещала мне и моральное, и материальное удовлетворение. И мое предчувствие не обмануло меня.

Однако сразу совершенно оставить оперетту я не мог. Когда Полтавцев пригласил меня к себе на гастроли, я не выдержал, поехал. А затем не мог уже удержаться, чтобы не принять приглашение Блюменталь-Тамарина в Москву. Это была моя лебединая песнь, о которой я вспоминаю с большим удовольствием. Это был чудесный сезон. Первоклассные силы, великолепные примадонны, и лучшая среди них, по крайней мере для меня, – чего уж теперь грех таить, – Никитина: до чего пламенно я тогда увлекался ею и… не без взаимности… Чудесный сезон!…Н. Г. Шебуев в своем журнале, который он издавал в Петербурге, однажды сделал под моим портретом следующую подпись:

На Руси Баян[21] один.

Это Юрий наш Морфесси…

И тот – грек из Афин!

…По окончании московского сезона я переехал на постоянное жительство в Петербург. Потекли беззаботные, веселые дни с лихими проказами и забавами. Помню один загул с участием Саши Макарова, артиста Ангарова и близкого нашей артистической богеме князя Трубецкого. Было уже утро, когда Саша Макаров удрал от нас. Мы за ним. Он вскочил в вагон трамвая – мы следом. Он соскочил почти на полном ходу – и в пролетку. Мы тоже. Подвернулась торговка с лукошком яиц. Я сунул ей 5 рублей и взял у нее все яйца с лукошком. Приказали извозчику догнать Макарова, на чай посулили, и он понесся по Невскому вскачь. Как только Саша оказался от меня на расстоянии меткого прицела, я, как из пулемета, начал забрасывать его сырыми яйцами. Через минуту спина Саши и его извозчика превратились в сплошную яичницу. Зрелище для кишащего народом Невского – необычное, и городовые поторопились поскорее остановить обе мчавшиеся пролетки. Участок. И городовой, и извозчики, в особенности потерпевший, в ярких красках описали дежурному помощнику пристава произошедшую баталию. Бедняга дежурный едва сдерживал смех и, наконец, не выдержал – пошел доложить приставу Рогову. Этот милейший гигант с пышными усами знал весь артистический Петербург, и мы все его знали – ведь в его участке находились императорская опера, и консерватория, и летний Фарс. Рогов потребовал нас к себе. Как только мы вошли в его кабинет, он громко, так, чтобы было слышно в канцелярии, строгим, начальственным голосом закричал:

– Что же это вы безобразничать вздумали? А еще артисты! Убирайтесь по домам!.. Стыдно. – И, подойдя в это время к нам поближе, тихо добавил: – Идите в ресторан «Тироль», я сейчас приеду туда… Много было на моем петербургском веку таких приключений.

Дивертисмент

«Какая песня без Баяна?»

Бывали дни веселые,

Гулял я, молодец,

Не знал тоски-кручинушки,

Был вольный удалец…

Русская народная песня (по мотивам стихотворения П. Горохова, 1901 год)

Как у любого успешного артиста, Юрия Морфесси не обошла в жизни тема соперничества – не только за «улыбку прекрасной дамы», но и за зрительский успех. Сто лет назад, как и в наше время, нравы в сфере развлечений не отличались благородством и чистотой помыслов. Коллеги без зазрения совести тащили друг у друга удачные песни, шутки, фасоны концертных костюмов и даже… имена. У нашего «Баяна русской песни» тоже было немало эпигонов и подражателей. Поведаю о нескольких.

«Московский Баян»

Певец Семен Павлович Садовников был страстным охотником и держал стаю гончих, которые регулярно демонстрировал на специальных выставках. На одной из них, примерно в 1908–1910 гг., автор приведенных ниже воспоминаний и встретился с музыкантом.

«На 9-й выставке, на которой была выставлена Садовниковым только одна выжловка[22] – Говорушка, состоялось мое знакомство с ним.

О Садовникове я слышал много интересного, слышал, что у него чудесный тенор, что он выступает как эстрадный певец русских песен, что в афишах его неизменно величают “Баяном русской песни”[23].

Я знал, что он страстный охотник с гончими, слышал, что он, как и все артистические, широкие натуры, склонен к некоторой бесшабашности и что иногда, после каких-то слишком широких жестов, садится на мель, должен перебиваться, как говорится, с хлеба на квас, но что даже и в эти тяжелые минуты гончие у него всегда накормлены, всегда в хорошем теле и в порядке.

Говорили, что он неоднократно широкой рукой помогал своим приятелям в трудную минуту, нимало не заботясь о том, смогут они отдать или нет.

С грустью слышал и то, что невоздержанная жизнь, отсутствие всякого внимания к себе неблагоприятно отозвались на его голосе и он перешел петь на более скромные подмостки.

И вот как-то раз, когда мы с приятелями после удачно сданных в университете экзаменов решили кутнуть, мы очутились в “Альказаре”, третьеразрядном кабачке на Триумфальной площади.

Народу было немного, и мы без труда заняли недалеко от сцены свободный столик.

Номера были бесцветные, нам было скучно, пить много мы не умели и уже подумывали об отъезде, как вдруг со сцены провозгласили, что сейчас выступит любимец московской публики “Баян русской песни“ Семен Павлович Садовников.

И вот на сцену, встреченный аплодисментами, вышел владелец Говорушки – “Сеня Садовников”, как звала его вся Москва.

На нем был кафтан, весь зашитый камнями, с высоким воротом, глубокая шелковая рубаха, подпоясанная шелковым же голубым шнурком, красные