Тайный любовник - Патриция Гэфни

Но больше всего ему хотелось просто видеть ее. Оставалось ждать еще пять часов – целая вечность. Любовь – необыкновенное чувство, в котором переплелись восторг и мучительная тревога.

В дверь постучали. Это не Джек, тот всегда сперва открывает дверь, а потом уже стучится. Коннор поднялся с кровати и босиком, застегивая пуговицы на рубашке, пошел открывать.

Девушка, стоявшая в полутемном коридоре, казалась знакомой, но он не узнал ее, пока она не сняла с головы широкополую соломенную шляпу. Она была маленькой и похожей на эльфа; вьющиеся черные волосы почти скрывали лицо.

– Мистер Пендарвис? – спросила она нежным голоском. – Я Силон и Тиммс. Я принесла письмо, оно лежало в почтовом ящике снаружи.

Удивленный, Коннор взял письмо, мысленно отметив, что на конверте нет адреса отправителя. Должно быть, от радамантов.

– Благодарю вас.

Она зарделась и опустила глаза, теребя тонкими пальчиками ленту на шляпе. Несколько секунд прошло в молчании.

– Не хотите ли войти?

У нее была ослепительная улыбка, в чем он убедился, когда она благодарно улыбнулась и сделала несколько шажков в комнату. Он жестом предложил ей сесть на единственный в комнате стул, но она покачала головой и тихо сказала:

– Нет, спасибо. – Сидони вновь принялась теребить ленту, потом взглянула ему в глаза. – Простите, что надоедаю вам, но нельзя ли мне спросить вас кое о чем? Это касается Коннора.

Он провел рукой по лицу. Как все связано. Ему впервые пришло в голову, что, раскрывая себя, он раскроет и брата.

– Так о чем вы хотите спросить?

– О, сэр, я так беспокоюсь о нем, – торопливо заговорила Сидони. – Я знаю, он болен, но он никогда не говорит об этом; а когда я спрашиваю прямо, он отмахивается или злится. Но я должна знать. Я люблю его, мистер Пендарвис, – сказала она просто. – И хочу знать, он действительно серьезно болен?

Ее напряженная фигурка со стиснутыми кулачками и тревожными глазами была так трогательна, и это невольно заставило его осознать, что ложь Софи не единственный, пусть и совершенный из благих побуждений обман, который, как видно, оставит после себя боль в невинных сердцах женщин Уикерли. Стараясь, чтобы его слова звучали как можно мягче, он решил сказать ей правду.

– Вы знаете, что до прошлого года он работал шахтером. – Она кивнула. – И, как это часто случается с шахтерами, заболел туберкулезом легких. С тех пор он не в состоянии работать. Он был у двух врачей, и оба сказали, что не знают, чего ему ожидать. То есть выздоровеет он или нет, – объяснил он, увидев, как она побледнела.

– Но это серьезно? – спросила Сидони и, сделав над собой усилие, прошептала:

– Он может умереть?

– Это серьезно. Я молю бога, чтобы он не умер.

Она опустила голову. Он хотел взять ее за руку, чтобы успокоить, сказать, что им одинаково больно. Она взглянула на него и спросила запинаясь:

– Он говорил вам обо мне?

Он откашлялся и промямлил, не зная, что ответить:

– Он… ну… он…

– Простите, – вспыхнув, выпалила она, быстро повернулась и пошла к двери.

– Подождите, мисс Тиммс…

– Благодарю, что уделили мне время!

– Подождите.

Но она, не оглядываясь, выскочила из комнаты; он не побежал за ней, не желая смущать ее еще больше.

Коннор снова остался один, на душе стало еще тяжелее и гаже от усилившегося чувства вины. Он надорвал конверт от Радамантского общества и высыпал его содержимое на кровать. Краткое письмо председателя, оказавшееся сверху, озадачило его; он перечитал письмо дважды, прежде чем его смысл дошел до него. В письме говорилось: «Как вам известно, время для представления законопроекта ушло, однако мы решили начать задолго до новой сессии парламента кампанию в его поддержку и распространить ваш доклад. Еще раз выражаем вам благодарность за добросовестный и подвижнический труди надеемся, что наше сотрудничество в скором времени станет еще теснее».

В конверте лежала толстая брошюра в дешевой бумажной обложке с тисненным золотом логотипом Общества и заглавием внизу: «Журнал Радамантского общества, № 11, 1857». С замирающим сердцем Коннор раскрыл брошюру и нашел в ней свой доклад. Он озаглавил его: «Исследование условий труда на рудниках Корнуолла и Девоншира». Но Общество дало другое название докладу: «Англичане в опасности: свидетельства очевидца о плачевном состоянии медных рудников». Из трех рудников, на которых работал и которые описал Коннор, рудник, принадлежавший Софи, был на втором месте по опасности работы на нем. Упомянуто было все: и ужасающая жара под землей, и дряхлые лестницы, и плохой воздух, и не соответствующее требованиям врачебное обслуживание. Был даже намек на сговор между Софи и ее дядей с целью получения финансовой выгоды, поскольку его лавка была единственной на всю округу, где шахтеры могли приобрести вещи, необходимые им для работы. Этого Коннор не писал, и кое-какие слова и фразы в остальном тексте не принадлежали ему. Они взяли основные факты, раздули и драматизировали их, придав докладу тон морального осуждения Они даже упрекали викария, не называя его имени, в том, что он допустил, чтобы «подобные прискорбные факты имели место» в его приходе. Коннор упомянул социальный состав и количество населения в приходе и прочее в том же роде, включая и то, что в нем имеются две церкви, англиканская и методистская. Редакторы журнала, все как один методисты, рьяные последователи Уэсли, ухватились за это, но не удосужились упомянуть о том, что методистский священник тоже «не предпринимал шагов» против опасных условий на руднике. Они выбросили и его рассказ о том случае два года назад, когда Кристи Моррелл спустился один в забой и спас жизнь Трэнтеру Фоксу.

Как ни ужасался Коннор, он вынужден был признать, что статья получилась впечатляющей. Даже убийственной. Она произведет именно тот эффект, на который рассчитывало Радамантское общество, – возбудит еще больше гнев рабочих и в то же время склонит наиболее неуступчивых членов палаты общин в пользу реформаторского законопроекта, который Шейверс предложит на следующей сессии.

По справедливости, Коннор должен был бы испытывать радость, ощущение победы. Он нанес удар по алчности и равнодушию, по тем безымянным владельцам предприятий и проходимцам, которых можно будет наконец (благодаря его усилиям) считать ответственными за смерть тысяч людей, включая его отца и двух братьев. Но вместо этого он чувствовал холодный страх.

* * *

– Все хорошо, Софи, не так ли?

– Конечно, все прекрасно. Почему ты спрашиваешь?

Энни Моррелл приняла из рук Софи бокал мадеры, отказалась от предложенных бисквитов и, пожав плечами, с улыбкой сказала:

– Не знаю. Так, без причины.

Но Софи было трудно обмануть. Голос ее проницательной подруги звучал вкрадчиво, и свой вопрос она задала, дождавшись, когда они отошли в сторону, чтобы никто их не слышал. Конечно, Энни заметила, что глаза у Софи припухли и в ее поведении сквозит какая-то рассеянность, хотя она и героически старалась сосредоточиться на том, что говорят ей гости. Но как бы ни были они близки, как бы ни доверяла она Энни, она не могла поделиться с подругой своей тайной, и не только потому, что обстоятельства препятствовали этому. В настоящий момент она решала самый важный и трудный вопрос своей жизни, и, пока не найдет окончательного решения, необходимо хранить молчание.