Смутное время - Казимир Валишевский

Не будучи великим человеком, преемник Бориса Годунова был человеком величавых замыслов. Его подчинение Риму было только уловкой, на время надетой личиной. Достигнув престола, он рассчитывал, однако, взаправду, на этот раз с помощью Рима сделаться в близком будущем предводителем союза католических держав Европы для борьбы с Портой. Рядом с этим честолюбивым притязанием молодого монарха существовало другое, вполне с ним согласуемое, – требовать возврата наследия Ягеллонов, земель старых русских повелителей Литвы. И одно время оба эти предприятия уживались бок о бок в честолюбивых помышлениях молодого государя. По мере того как он знакомился с европейской политикой, с истинным положением дел, перечившим его мечтам, первый замысел становился все химеричнее в его собственных глазах, и он, судя, по многим данным, сосредоточивался мыслью на втором. Об этом можно судить по дальнейшему повествованию.

Узнав о событиях в Москве, король Польши и папа позаботились одновременно о взыскании долгов по обязательствам победоносного претендента. Сигизмунд поспешил отправить в Москву велижского старосту Александра Гонсевского. Наказ этого посла помечен 23 августа 1605 года. В Риме же с пятого августа заготовляли инструкции для графа Александра Рангони, племянника польского нунция. Официально миссия Гонсевского представлялась актом простой вежливости. Сигизмунд приветствовал Дмитрия по случаю его воцарения и приглашал его на свою свадьбу с эрцгерцогиней Констанцией. Но, явное дело, для такого заурядного поручения король не избрал бы одного из своих лучших воинов.

Александр Корвин-Гонсевский – государственный и военный деятель Великого княжества Литовского, комендант Московского Кремля в 1610–612 годах, староста велижский (с 1600 года), великий референдарий литовский (1610–625), великий писарь литовский (1615–625), воевода смоленский (1625–639), писарь польный литовский (1630–639). Староста марковский, пуньский и купицкий. Портрет неизвестного художника. XVIII в.

На деле среди разных других вопросов Гонсевский привез проект совместных военных действий против Карла Шведского. Подготовили самое широкое распространение в публике того письма, которое Дмитрий собирался будто бы тогда послать «шведскому узурпатору». Составленное в тоне посланий Грозного к королю Иоанну, властное и высокомерное, оно равнялось бы объявлению войны. Гонсевскому не привелось узнать, добился ли бы он такого скорого согласия на желания его государя. Но упорный должник, жених Марины, при первой же встрече с кредитором очень ловко справился с затруднениями. Издавна установившиеся дипломатические сношения Польши с Московией давали ему в руки превосходный предлог для отговорок, которым он тотчас воспользовался. Краковский двор упорно отказывал Московскому в признании царского титула, принятого Грозным. Он держался старой формулы с титулом великого князя. Дмитрий пошел еще дальше по пути, пробитому его предшественниками: он приказал величать себя «императором» и даже «непобедимым»! Гонсевский не был уполномочен соглашаться на такие притязания, и этот первый вопрос сразу закрыл дорогу дальнейшим переговорам. Молодой царь под этим предлогом решительно уклонился от них; но затем осыпал посла любезностями и ласками. Делу был дан ловкий оборот. Но неудача одного кредитора должна была неизбежно отразиться на поведении другого. Все соображения и расчеты папы из-за этого перемешались.

С 16 мая 1605 года папой стал Павел V, Камилл Боргезе. Его предшественник, Климент VIII, предусмотрительно оставил без ответа второе письмо Дмитрия, от 30 июля 1604 года, где претендент, по-прежнему настаивая на своей преданности папскому престолу, точнее указывает на вознаграждение, которое ожидает получить. Читая депешу Рангони от 2 июля 1605 года о происшествиях в Москве, Павел V вдруг воспламенился духом.

С четвертого августа папские грамоты летели в Польшу к польскому королю, к кардиналу Мацейовскому, к самому Мнишеку, заклиная их воспользоваться ниспосылаемым свыше случаем. Святому отцу казалось, что уния уже торжественно провозглашена в Москве, и он готовился к отправлению своего легата. А пока, в ожидании, он с таким нетерпением торопил отъезд графа Рангони, что нунций, не имея возможности так скоро снарядить племянника в длинный путь, решился послать вперед одного из его секретарей, Луиджи Пратиссоли, который при случае должен был просить посредничества Дмитрия для доставления польскому нунцию кардинальской шапки, давно ожидаемой им. Рим не мог бы отказать новообращенному, который вел за собой в лоно церкви миллионы верных!

В ноябре Пратиссоли, оба иезуита – духовники царя, и Гонсевский собирались близ Кремля на очень интимные вечера, где, по-видимому, царило полное согласие; происходил обмен подарков и взаимных любезностей. Но Пратиссоли и Гонсевский должны были возвращаться в Краков, и приходилось вести себя скромней; Ян Бучинский ехал с ними с письмом Дмитрия к нунцию (15 ноября 1605 г.), в котором царь просил представителя папы исходатайствовать для него в Кракове и Риме: разрешение Марине в день ее коронования причаститься по православному обряду и соблюдать воздержание по средам и признание королем польским императорского титула, принятого царем. Об унии не говорилось ни слова, ни одного намека на готовность считаться с более ранними требованиями Сигизмунда.

Портрет папы Павла V. 1605 г. Частная коллекция Камилло Боргезе. Рим

Хорошо понимая всю дерзость, даже непристойность поступка, Дмитрий решил тогда же со своими просьбами обратиться непосредственно к папе. Патера Андрея Лавицкого, которого это время держали в стороне, принимали очень редко, после долгих настояний и то ночью, в большой тайне, вдруг призвали в Кремль, обласкали, ошеломили любезностями и отправили в Рим с инструкцией на латинском языке, подписанной – император и переполненной разными политическими соображениями. План войны с Турцией и союза с Польшей ради этой цели; обращение к св. отцу по поводу злостного отказа Сигизмунда признать за царем императорский титул; кардинальская шапка для Рангони; обещание скорого посольства к императору с предложением вступить в союз против оттоманов, – все это находил Павел V в грамоте и многое другое, кроме того, что особенно желал найти – ни малейшего намека на осуществление его разгоревшихся надежд.

Велико было разочарование Ватикана, и великим гневом закипели на Вавеле. Тщетно Марина послала в Рим тогда же послание, насквозь пропитанное благочестием и ревностью к церкви: «Только бы светлые ангелы благоволили довести ее до Москвы, не будет у нее иной заботы, кроме торжества истинной веры».

Не до того было! Несмотря на всю его невозмутимую наивность, на его стремление вознаградить себя хоть с этой стороны за те заботы, которыми тогда удручала его Венеция со своим дожем Леонардо Донато, изгоняя иезуитов и восставая против церкви, Павел V не соблазнялся перспективой пути, который удалял его от выполнения прежних планов и грозил поссорить с королем Польши. Что это не соблазнило его, блестяще доказывает действительный исход двойной дипломатической кампании, которую Дмитрий вел в Риме и Кракове с такой странной развязностью. Получился чисто отрицательный результат. Рангони, в погоне за кардинальской шапкой, и иезуиты, преследовавшие по-своему политику рискованных соглашений, в одиночестве продолжали идти вперед.