Тень каннибала - Андрей Воронин

— Сомневаюсь, — буркнул Сорокин, поднося трубку к уху. — Слушаю! — сердито бросил он в микрофон.

Слушал он совсем недолго. Видимо, ему рассказывали что-то интересное, потому что, несмотря на железное самообладание полковника, лицо его буквально на глазах менялось, приобретая, как в калейдоскопе, все новые выражения: от угрюмой озабоченности к удивлению, затем через недоверие к робкой надежде и наконец к огромному облегчению.

— Да, — сказал он, дослушав до конца, — конечно. Еду.

— Ну вот, — недовольно проворчал Мещеряков, — называется, напились.

Сорокин торопливо засунул в карман сигареты, зажигалку и телефон и поднял свою рюмку.

— Напьемся непременно, — пообещал он. — А пока давай просто выпьем. Тем более что теперь повод действительно есть.

— Да ну? — вяло удивился Мещеряков. — Не секрет?

— Секрет, но тебе я скажу. Наши ребята только что взяли эту сволочь.

— Забродова, что ли?

— Типун тебе на язык! Каннибала.

— Ото, — садясь ровнее, быстро сказал Мещеряков. — Поздравляю. Тебя подбросить?

— Если тебе не трудно.

— Трудно, но ради такого дела… Девушка! Счет, пожалуйста!

А произошло вот что.

Зачарованно глядя на извилистое лезвие кинжала, Козинцев пробормотал что-то на неизвестном никому из присутствующих языке и сказал:

— Я намерен с вашей помощью произвести один из самых древних обрядов, известных человечеству, — обряд жертвоприношения. Приняв участие в этом таинстве, вы станете сопричастны величайшей из истин, которые доступны людскому пониманию. Эта сопричастность даст вам то, чего вы были лишены всю вашу жизнь, — полную свободу без ограничений и понимание того, как этой свободой пользоваться. Дисциплина ума несет здоровье телу, но лишь покровительство высших сил, высшего разума по ту сторону добра и зла способно даровать нам настоящее счастье.

— Я хотел бы понять… — вмешался в плавное течение его речи неугомонный ЯХП.

— Поймете, — коротко пообещал Колдун.

-..что вы имеете в виду, говоря о жертвоприношении, — закончил ЯХП.

— Не беспокойтесь, — снисходительно пророкотал Колдун. Легкая шепелявость вдруг исчезла из его голоса, да и сам голос изменился настолько, что казалось, будто за Колдуна говорит другой человек. Теперь он разговаривал низким раскатистым голосом, почти басом, даже более глубоким, чем лекторский баритон ЯХП, и это было не столько удивительно, сколько страшно. Можно было подумать, что в тишайшего Ярослава Велемировича вселился демон.

— Не беспокойтесь, — повторил Козинцев пугающим, не своим голосом. Мы не станем мучить и убивать несчастных животных. Все, что требуется от каждого из нас, это пожертвовать частичкой собственной жизни, малой толикой бегущего по нашим жилам животворного огня. Вот так.

Он снова заговорил на незнакомом языке. Продолжая нараспев произносить какую-то абракадабру, которая больше всего смахивала на колдовское заклинание, он медленно поднес кинжал к указательному пальцу своей левой руки и легко коснулся подушечки кончиком лезвия. Сразу же выступила кровь тяжелая, казавшаяся при свечах совсем черной капля. Непрерывно бормоча, Козинцев поднес палец к каменной плошке, что покоилась на коленях деревянного истукана, перевернул ладонь и подождал, пока увесистая капля, набухнув, не сорвалась вниз. Свечи, казалось, на миг вспыхнули ярче, и замерший в кресле Андрей Пантюхин мог бы поклясться, что по комнате пронеслось короткое, но очень холодное дуновение, этакий сквознячок, отдававший запахом старого склепа. Впрочем, это могло быть просто игрой воображения.

— Кто следующий? — неожиданно нормальным, неуместно деловитым голосом спросил Козинцев, обводя публику взглядом темных, сверкавших при свечах линз. Извилистое лезвие сверкало в его руке. Трепещущее пламя свечей плясало на блестящей стали, и от этого казалось, что лезвие шевелится, извивается, как живая змея, силясь вырваться из плена и поразвлечься на свой лад, жаля и полосуя всех, кто подвернется под руку, то есть не под руку, конечно, а под режущую кромку.

По комнате вдруг снова прокатилась волна воздуха. Пламя свечей испуганно дрогнуло и на мгновение вытянулось параллельно полу, а висевшая на месте люстры конструкция из полых бамбуковых стеблей издала тихий мелодичный перестук. Но это не было ледяное дыхание демона, просто с дивана поднялась полная дама, так не полюбившаяся Тюхе.

— Это какое-то безобразие, — громко и обиженно заявила она. — Я не дам себя резать, даже не мечтайте! Я думала, тут приличные люди, а это какие-то сектанты! А ну-ка выпустите меня отсюда!

Обстановка мигом перестала быть торжественной и жутковатой. Козинцев от неожиданности даже слегка приоткрыл рот. ЯХП опять гулко откашлялся в кулак, Отморозов в углу дивана зашелестел своими листками и зашаркал ногами по полу, а по-турецки сидевший на пушистом ковре Пятый откровенно заржал. Единственный из всех присутствующих, он получал от происходящего чистое, ничем не замутненное удовольствие, поскольку не верил ни в бога, ни в черта, ни в каннибалов, а Козинцева считал просто тихим психом, по которому давно плачет дурдом.

Пока толстуха медленно и очень неловко, как выбирающийся из слишком узкой гавани океанский лайнер, продвигалась к выходу и путалась в портьере, погасли целых четыре свечи. Козинцев поклонился своему идолу, пробормотал слова извинения и похромал ее провожать. Тюха встал и пошел зажигать потухшие свечи, борясь с ощущением, что занимается бесполезным делом. Он был уверен, что, вернувшись, Колдун включит свет, извинится и скажет, что теперь из-за чертовой толстухи у них ничего не выйдет и что пора расходиться по домам. Тюхе казалось, что он будет огорчен таким поворотом событий; на самом же деле в глубине души он только об этом и мечтал. Он был напуган, но пока не так сильно, чтобы признаться в этом даже самому себе.

Училка вдруг полезла в свою сумку, пошуршала там чем-то и, щелкнув газовой зажигалкой, закурила сигарету. Движения ее рук были излишне резкими, и даже не отличавшийся проницательностью Тюха понял, что она тоже нервничает. Она нервничала, но не уходила, хотя запросто могла бы последовать примеру толстухи. Это было неожиданно: заподозрить ее в склонности к мистицизму можно было в последнюю очередь.

Вернулся Козинцев. Он вовсе не казался обескураженным. Нетерпеливым жестом усадив на место Тюху, он взял со стола кинжал, чуть-чуть побормотал, обращаясь к истукану, и сказал:

— Ничего страшного. Всякий волен выбирать свой путь по собственному усмотрению. Некоторые люди не нуждаются в помощи; иные ее просто недостойны, и мы не вправе осуждать их за это.

— Правильно, — поддержал его Пятый. — Меньше народа — больше кислорода! Он веселился.

— В какой-то мере Алексей прав, — сказал Колдун. — Но поговорим об этом позже. Это очень серьезный разговор… разговор посвященных, я бы сказал. На этой печальной земле действительно слишком много народа. Итак, кто следующий? Возможно, кто-нибудь еще желает нас покинуть?