Волонтеры Челкеля - Андрей Валентинов

Степин план был хорош, но имел все же серьезный минус — ночевать приходилось прямо на снегу, согреваясь глотком спирта, конфискованного у иркутской буржуазии. Правда, один из бойцов заявил, что умеет разжигать костры даже на снегу, но в первую же ночь из этого ничего не вышло. Пришлось мерзнуть, и второй день они встретили уже без прежнего оптимизма. Степа, слушая, как за его спиной товарищи начинают ворчать, в конце концов плюнул и решил, что вторую ночь можно будет поспать в небольшой охотничьей избушке, которую он запомнил по одному из рейдов. Правда, это было не совсем по пути. Надо было пройти лишний десяток километров, но ни Косухин, ни его маленький отряд, не возражали против лишнего часа пути ради возможности заночевать под крышей.

Тут-то и случилась беда. Виноват был сам Косухин. Конечно, к вечеру — а уже начинало смеркаться — все смертельно устали, дико хотелось спать, и уже как-то не думалось об опасности. Но все же Степа сплоховал, хотя и не сунулся «дуриком» к избе.

Один из бойцов аккуратно выглянул с опушки, пробежал почти к самому дому и, вернувшись, доложил, что ничего опасного нет. Правда, было видно, что парню не до рекогносцировки, да и тон не оставлял сомнений, что изучал он обстановку лишь кое-как, «вприглядку». Вот тут бы Степе и насторожиться, но он устал, ужасно хотелось под крышу, в тепло, да и глухие места не обещали особой опасности. И Косухин махнул рукой, разрешая идти на ночлег.

Уже у самой избы он заметил следы чьих-то лыж. Еще не поздно было что-нибудь придумать — хотя бы упасть прямо в глубокий сухой снег и и послать вперед двоих под прикрытием трех стволов. Но в снег падать не хотелось, изба казалась такой близкой, доступной и мирной, и Степа так ничего и не решил.

А через несколько секунд было поздно. Как только черемховец, шедший первым, открыл дверь, прямо ему в грудь ударил выстрел, и тут же из двух окон по Степиному отряду началась бешеная пальба — били в упор, не жалея патронов.

Степа стоял у самого крыльца. Пуля сбила шапку, еще одна разорвала полушубок на боку, и Косухина спасло лишь то, что он мгновенно упал, перекатившись под самую стену, в мертвую зону. Правда, карабин он все-таки не выронил, но падая, зачерпнул стволом снег, и оружие стало полностью бесполезным, — при первом же выстреле ствол разорвет.

Косухин лежал под смолистой, пахнущей лесом бревенчатой стеной и лихорадочно рвал с пояса гранату. Краем глаза он видел, что один черемховец неподвижно лежит у крыльца, еще один упал — живой или нет, непонятно, — чуть дальше, и отстреливаются только двое, которые залегли в снегу, посылая пулю за пулей в ответ на выстрелы из дома.

Наконец Степа сорвал с пояса гранату, попытался повернуться, но тут же понял, что лыжа, которую он не успел сбросить с ноги — вторая освободилась сразу, — мешает сдвинуться в сторону. Тихо ругаясь, Косухин начал отстегивать непослушное крепление. Заледенелый металл не поддавался. Между тем краем уха Степа слышал, как замолкла одна из винтовок — теперь только один черемховец отвечал врагу.

Сбросив лыжу, он кинул быстрый взгляд на ближайшее окно, которое было совсем близко — протяни руку и достанешь — сорвал чеку и, выждав две секунды, стиснул зубы и зашвырнул гранату в дом.

Рвануло почти сразу. Степа мгновенно вскочил и прижался к стене. В избе кто-то кричал, затем вновь ударил выстрел — правда, один и какой-то неуверенный. Косухин бросил последнюю гранату. Деревянные стены дрогнули, из окна плеснул черный дым, а затем все стихло.

Чуть шатаясь — взрыв все-таки немного оглушил — Степа отошел от стены и оглянулся. То, что он увидел, оказалось даже хуже, чем он думал. Трое его ребят были мертвы. Двоих пули буквально изрешетили, в третьего попала одна, зато прямо в лоб. Живым оставался лишь Вася Шутов, давний, еще с сентября, знакомый, который прибыл в Иркутск из Читы. Вася был жив, он даже бодро встал, весь в снегу, но даже сквозь снег проступала темная кровь. Пули, как поняла Степа, попали парню куда-то в бок. Косухин вынул револьвер и осторожно вошел в дом, хотя и понимал, что после двух гранат уцелеть там можно только чудом.

Да, в живых не оставалось никого. Их было четверо — в добротных офицерских полушубках с золотыми погонами. Очевидно, офицеры уходили через перевал, чтобы перейти долину Китоя и добраться до недалекой монгольской границы.

Трупы беляков они выбросили в снег, а погибших ребят сложили у стены — на большее сил уже не было. В доме оказались дрова, и Косухин, наскоро растопив печку, принялся осматривать раны своего последнего бойца. Бинты у него были, да и задело парня легко — навылет, но Степа почти сразу понял, что Шутов дальше идти не сможет.

Дав хлебнуть раненому спирта, Косухин уложил его спать возле уютно горевшей печурки, а сам сел на рассохшуюся лавку и стал размышлять.

Отряд он потерял. Рядом — в одном переходе — была деревня, и даже раненым Вася без труда туда доберется, но дальше Косухину придется идти одному. На миг мелькнула мысль вернуться самому, но Степа обозвал себя трусом, решив об этом даже не думать. В случившемся виноват он один — в этом Косухин был уверен твердо. Он отвечал за отряд, отвечал за операцию, и теперь оставалось самому расхлебывать эту горькую кашу.

Степа еще раз вспомнил маршрут. До места встречи оставалось всего два перехода. Правда, требовалось спешить, и следующую ночевку придется делать прямо посреди леса. Можно сделать крюк, свернув в знакомую деревню, где жили мрачные кержаки-старообрядцы. Степа был там в октябре, и встречали его неплохо. Но в этом случае имелись все шансы опоздать — Лебедев и его группа успеют проскочить к селу Орлик, а оттуда до Сайхена всего один дневной переход. Итак, деревня отпадала, надо идти напрямик, чтобы к послезавтрашнему вечеру быть в нужном месте. Внезапно Степа вспомнил, как оно называется — Семен-Крест. Там действительно стоял большой крест, срубленный из почерневшей от времени сосны. В свое время проводник из местных что-то рассказывал Косухину об этом кресте, но память ничего не удержала. Впрочем, теперь это и не важно. Что ж, оставалось спешить к Семен-Кресту…

Еще только светало, а Степа уже собрался, попрощался с Шутовым, подробно объяснив, как добраться до села, и шагнул за порог.

Идти было нелегко. Полдня дорога шла на подъем, приходилось все время петлять между огромными лиственницами, вдобавок стали попадаться неглубокие, но с крутыми склонами, овраги. Уже к полудню Степа устал, хотелось присесть, разжечь костер возле какого-нибудь старого рухнувшего дерева и часок-другой погреться, ни о чем не думая. Но время поджимало. Косухин лишь на несколько минут остановился, чтобы сжевать кусок хлеба с сушеным мясом и хлебнуть спирта, и пошел дальше, стараясь идти в одном темпе, экономя силы.

Уже начинало темнеть, когда Степа поднялся на вершину хребта. Здесь лес рос гуще, рядом с елями и лиственницами стали попадаться гигантские кедры, и идти стало совсем трудно. Эти места Косухин помнил плохо — он шел по солнцу, как когда-то учил его брат. Степа надеялся, что перевалив хребет и выйдя в долину Оки, он найдет нужную дорогу — те места он помнил лучше.