Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

и отряд Чижова выступил из Онеги в сопровождении трех телег, на которых стояли пулеметы да на одной из телег горбилась простуженно шмыгающая носом сестра милосердия.* * *

Ночью на землю упал заморозок, первый в этом году – разбойный, украсивший деревья снежной бахромой. Один из солдат, улегшийся спать слишком далеко от костра, отморозил себе уши – слишком нежными они оказались у него, побелели и свернулись в рогульки.

– Эх ты, дуралей, – увидев несчастного солдата, запричитал Андрюха Котлов, отгреб ладонью белую накипь с травы, швырнул бедолаге на одно ухо, ожесточенно растер ее, потом сгреб еще кучку, швырнул на другое ухо. – Отмерзнут у тебя твои заячьи, отвалятся, что тогда делать будешь?

Солдат только морщился от боли да охал, на лбу у него выступил пот.

После первого растирания уши не отошли, Андрюха пробормотал что-то удрученно про себя, снова зацепил ладонью снеговой пороши, швырнул ее солдатику в голову.

– В следующий раз будешь знать, как спать в мороз с открытой репой, – проворчал он по-стариковски, – еще одна такая ночевка, и ты себе не только уши, а и все, что растет ниже носа, отморозишь.

– Век живи – век учись, – просипел надсаженно солдат.

– И все равно дураком помрешь. – Андрюха помял пальцами уши солдатика – отходят или нет, почувствовал, что отходят, и лицо его распустилось в улыбке: – Ну, слава богу…

– Что, жив буду? – неуклюже пошутил солдат.

– А куда ж ты, голубь, денешься? Но на будущее имей в виду, что ты очень теплолюбивый, кожа у тебя такая… Сам-то откуда будешь?

– С Кубани. Есть такая река на юге.

– Далеко тебя занесло, однако.

В полдень добрались до взбунтовавшегося села. С ходу, не останавливаясь, пустили телеги с пулеметами в объезд домов, беря их в кольцо слева и справа. Чижову важно было окружить село, поставить солдат около розовой, курящейся теплым дымком реки, чтобы никто не мог уйти, но завершить окружение поручик не успел – из села, с чердаков, из-за поленниц ударил винтовочный залп.

Чижов выругался, нырнул за высокий, неровно обрезанный пень, увидел, что недалеко от него головой в землю воткнулся лишаистый, с оттопыренными ушами солдат, захрипел надсаженно; поручик вспомнил, что этот солдат – большой мастак по части стрельбы из пушек, и если он жив, то его надо спасти, – выметнулся из-за пня, ухватил солдата за воротник, втащил его за пень.

Винтовка выпала у артиллериста из рук. Чижов вновь выскочил из-за пня, подхватил винтовку.

Следом за первым залпом ударил второй, потом третий. Деревня окуталась вонючим пороховым дымом.

Недалеко от Чижова стонал старый, с седыми висками и глянцевым шрамом на шее унтер. Пуля всадилась ему в горло, вырвала клок гортани, унтер прикрыл дыру обеими руками и теперь оглядывался беспомощно на своих товарищей, моля, чтобы они помогли ему…

Передернув затвор винтовки, Чижов загнал в ствол патрон, засек рыжий промельк, перечеркнувший черноту чердачного окна в одном из домов, и, почти не целясь, выстрелил в окно.

Из черного проема, кувыркаясь, вылетела винтовка. Поручик стрелял метко. Гораздо лучше, чем мужики.

На окраине села заработал пулемет. Из тех, что стояли на телегах.

К вечеру село было взято. Часть мужиков – бывших солдат, знакомых с законами войны, умевших наступать и отступать, вгрызаться в землю и колоть штыком врага, – прорвалась сквозь цепь окружения и ушла в лес. Другая часть была взята в плен.

К Чижову подкатился Крутиков, добровольно взяв на себя муторные обязанности ординарца – он был ординарцем у Слепцова, теперь «по наследству» перешел к Чижову, сделал это добровольно:

– Ваше благородие, что будем делать с мужиками?

– Сам ломаю голову… Не знаю.

– А я знаю, ваше благородие.

– Ну и что?

Крутиков провел себя пальцем по шее.

– Секир-башка им надо делать. В расход их! Иначе это племя снова возьмется за винтовки и выступит против нас.

– «Секир-башка» – не слишком ли, Крутиков?

– Никак нет. Совершенно не слишком.

Глухое село это, как ни странно, оказалось приобщенным к цивилизации – в нем имелся аппарат телеграфной связи… Чижов по телеграфу соединился с Онегой, со штабом. Задал вопрос, который интересовал Крутикова: что делать с пленными?

Ответ пришел короткий и жестокий: «Расстрелять!» Чижову показалось, что узкая телеграфная лента с ответом, которую он держал в руках, горит красным вонючим пламенем, обжигает пальцы.

– Я вам говорил, ваше благородие… – глянув в телеграфный свиток, громко произнес Крутиков.

– Сколько у нас пленных? – неожиданно резким тоном поинтересовался Чижов.

– Сейчас посчитаем, – ответил Крутиков и, гулко бухая сапогами, понесся к амбару, в который загнали пленных мужиков. Через три минуты он вернулся. – Шестнадцать человек.

Через два часа пленные были расстреляны у толстой бревенчатой стены амбара, в котором они до этого сидели.

* * *

Ночью на отряд Чижова напали мужики, ушедшие в лес. Появились они, будто тени бестелесные, беззвучно – вытаяли из кромешной темноты без единого шороха, – и ветки под ногами не хрустели, и подошвы не шаркали, не разъезжались. Охотничья сноровка у здешних жителей была отменная, подмяли мужики несколько человек, накинули на них мешки и уволокли в тайгу.

Часовые, которых Чижов поставил в охранение отряда, даже не заметили, что у них побывали незваные гости, не говоря уже о том, чтобы поднять тревогу или открыть стрельбу из винтовок.

Утром, когда рассвело, пленные солдаты из отряда Чижова смогли рассмотреть друг друга. В плену оказались три человека – Крутиков, чье лицо украшал большой фиолетовый синяк, из которого испуганно выглядывал блестящий крыжовниковый глаз, второй глаз был закрыт опухшим безвольным веком (Крутикова помяли, когда накидывали на голову мешок); Ликутин с перебинтованной головой – простреленное ухо у него начало заживать и теперь нещадно чесалось, ему хотелось запустить пальцы под бинт и расковырять все, что там имелось; и третий человек – Андрюха Котлов.

Андрюха оказался в этой группе случайно: вечером напился чаю – выдул целых четыре кружки, – ночью ему понадобилось выйти во двор, до ветра. Кряхтя, сладко постанывая со сна, он выбрался наружу, по темной, словно специально проложенной сквозь густую белую изморозь тропке проследовал за амбар, но облегчиться не успел – над белым саваном земли, вытаяв из безбрежного пространства, взнялись двое леших, навалились на онемевшего от неожиданности матроса и поволокли его в сторону от амбара.

Андрюха хотел закричать, но голос его пропал, в глотке раздался какой-то слабый птичий писк, один из похитителей, поняв, что пленник сейчас попробует вырваться, на ходу огрел его кулаком по голове, Андрюха дернулся, и похититель прошипел грозно:

– Не дергайся, белая сука, иначе сейчас вообще пришибу!

Андрюха показалось, что из него выпустили весь воздух, ничего не осталось, только одна оболочка, он снова пискнул и затих.

На голову ему поспешно натянули мешок, пахнущий пылью, мышами, плесенью, еще чем-то неприятным, и поволокли дальше.

Волокли его долго: сквозь лес, через несколько падей, перетащили через два студеных, говорливо звенящих в ночной тиши ручья,