Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

ведь, убийцы, нехристи. Иконами печки растапливают.

– Неправда, – просипел Крутиков, – если вы меня развяжете, я вам покажу, что умею креститься.

– Не жить нехристям, – негромко и спокойно произнес один из мужиков – патлатый, с острыми синими глазами и колючей, похожей на щетку, которой скоблят железные крыши домов, бородой.

– Правильно, – одобрил речь односельчанина Ефим. – Какие еще есть суждения?

– Расстрелять их! – выкрикнул сосед растрепанного синеглазого мужика, такой же растрепанный, с угрюмым взглядом, криволапый. – Раз они наших мужиков порешили, то и мы должны их порешить.

– Да не убивали мы никого, – простонал Крутиков.

– Я бы казнь посерьезнее придумал, – предложил долгошеий, с голым подбородком парень. – Расстрелять – это просто, чик – нету, их надо разодрать березами.

– Как это? – не понял Ефим.

– Наклонить две березы к земле и ногами привязать этих гадов к макушкам. Березы выпрямятся и раздерут их, как лягушек.

Крутиков взвыл:

– Мужики, не будьте нехристями!

– А ты, когда наших приканчивал, о Христе разве помнил?

– Рятуйте! – испуганно, белея плоским лицом, закричал Крутиков.

– Мы же не басурмане! – неожиданно насупился угрюмый синеглазый мужик. – Ты чего, гад, предлагаешь? – рявкнул он на долгошеего парня.

Пленных расстреляли. Не стали подвергать их пыткам и нечеловеческим издевательствам – поставили у двух сосен и приказали:

– Молитесь Богу!

Крутиков заскулил. Ефим усмехнулся, губы у него поползли в сторону, перекосили недоброе лицо.

– Пощадите! – выдохнул Крутиков едва слышно. – Прошу вас, пощадите! – Над головой его звонким белесым облачком взлетел пар, стремительно растаял. – Будьте людьми!

Ефим проговорил хрипло и громко:

– А вы были людьми, когда расстреливали наших мужиков? Хотя бы на минуту… Были?

Продолжая задавленно всхлипывать, Крутиков отвернулся в сторону, чтобы не видеть черных винтовочных стволов, потом поднял мокрое, залитое слезами лицо и произнес едва внятно:

– Пощадите!

Ефим поморщился, покрутил головой и стянул с плеча винтовку:

– Ну, кто мне подсобит?

Хоть и высказались мужики за расстрел пленников, а добровольных помощников Ефиму не нашлось, он оказался один, подивился этому обстоятельству и нехорошо пошевелил ртом:

– Лапотники хреновы! Трескоеды! До чего же, оказывается, у всех вас тонкая кишка! Тьфу! – Ефим сплюнул себе под ноги и передернул затвор трехлинейки. – Дерьмо поросячье! Навоз! Тухлятина! Вам бы вместо кур яйца в лукошках высиживать, и то больше было бы пользы. Тьфу! – Он растер плевок ногой.

Крутиков и Ликутин стояли под высокой, с мощным стволом сосной, горбились на ветру, касались друг друга локтями; Крутиков всхлипывал, Ликутин молчал – оба они не верили, что смерть близка. Так оно бывает всегда – человек до самой последней своей минуты не верит, что он смертен, потому так готовно поддается на всякие сказочки о собственном бессмертии. Как все-таки слабы бываем все мы, люди.

– Тьфу! – еще раз отплюнулся Ефим и привычно растер плевок ногой.

Вскинул винтовку, краем глаза засек, что Крутиков уже совсем обмяк, вот-вот потеряет сознание, и Ефим, опережая его, выстрелил. Пуля откинула тело Крутикова к сосне, голова его глухо стукнулась о ствол, лопатками он насадился на острый и твердый, как сталь, сук, повис на нем.

Смерть Крутикова была легкой и мгновенной.

Глянув на сотоварища, Ликутин опустил голову, сделался ниже ростом, уходя из-под винтовочного прицела, Ефим безжалостно поймал его на мушку и нажал на спусковой крючок.

Второй выстрел прозвучал громче первого, оглушил людей, столпившихся на поляне, Ликутин отлетел за сосновый ствол, зарылся головой в ворох валежника, задергался там.

Ефим повесил винтовку на плечо, пошевелил ртом.

– Все, – сказал он, – хоть немного, но за наших братьев дорогих мы рассчитались с этими нелюдями. – Ефим захрипел, вздохнул. Казалось, что слова у него застряли в глотке, теперь он стоял молча, вздыхал, дергал головой, пробуя слова эти пропихнуть внутрь, как некие плохо разжеванные куски еды, и у него ничего не получалось.

– Говори, говори, Ефим, – подбодрил его кто-то, – чего замолчал?

– Замолчал потому, что говорить нечего, – наполняясь злостью, произнес Ефим, – хотя нам надо бы обсудить, что делать дальше?

– Вот давай и обсудим, – раздался из толпы прежний подбадривающий голос.

– Есть два пути: один – разойтись по домам и выждать там, когда еще предоставится возможность расправиться с беляками, второй путь – посмотреть, что в отряде белых делается, и если выдастся такая возможность – накостылять им по шее.

– Но только так, чтобы они нам не накостыляли. – Кудлатый длинношеий парень опасливо поежился. – Так уже было. Два раза одно и то же – неинтересно.

– Еще какие есть мнения? – прохрипел Ефим.

– Других мнений нет.

– А что с расстрелянными беляками делать? – спросил Митяй.

– Бросим их здесь. Пусть гниют, – прежним злым тоном проговорил Ефим.

– Не по-христиански это, Ефим, так нельзя… Надо бы похоронить. Люди все же.

– Вот доброхоты пусть их и хоронят. – Ефим поддел рукой воздух, будто лопатой, выругался.

* * *

Обстановка в Архангельске накалилась.

Земское собрание, которым продолжал руководить Скоморохов, по-прежнему яростно нападало на правительство, дело доходило до того, что земцы, лихо размахивая кулаками, открывали рты как можно шире и лезли на чиновников, рассчитывая вполне резонно, что у тех сдадут нервы, как это часто бывало с людьми интеллигентного сословия, и они попятятся. Расчет был верным, правительственные чиновники действительно мигом попрятались, чуть ли не под столы полезли.

Единственное, чего не делал Скоморохов со своей компанией, – не кричал, брызгая слюной, «Бей жидов, спасай Россию!». Все остальное было. Правительство не выдержало, подало в отставку. Обычно спокойный, умеющий держать себя в руках Миллер нехорошо побледнел, треснул кулаком по столу так, что на нем подпрыгнула массивная, с изображением северного медведя, которого лихо щекочет копьем суровый помор, чернильница, с грохотом опустилась.

– Вот политический прохвост! – проговорил он раздраженно. Без всякого продолжения, без упоминания фамилий было понятно, кого Миллер имеет в виду.

Миллер сел в машину и поехал в здание правительства уговаривать министров, чтобы те погодили с отставкой. Но, увы, – поезд ушел: заявление об отставке уже попало в печать. «Отрабатывать задний ход» было поздно, и Миллер сделал единственное, что мог сделать в этой ситуации: уговорил членов кабинета оставаться на своих местах до тех пор, пока не будет сформировано новое правительство. Чтобы не создалась ситуация безвременья, в котором под шумок можно было бы запросто растащить всю Северную область, а не только позаимствовать бронзовые пресс-папье и чернильницы в дорогих правительственных апартаментах.

Скоморохов раскричался так, что его вопли были слышны, наверное, во всех углах обширной Северной области, а может быть, дрожали стекла в домах даже в Петрограде. Хотя никакой властью – имеется в виду власть, подтвержденная хотя бы одним законодательным актом, – земцы не обладали, даже более – в Земское собрание были включены «чужие люди» – представители Мурманского края, а также районов Олонецкой и Вологодской губерний, занятых белогвардейскими частями. Земцы хотели, страстно желали политической власти, хотя должны были решать обычные хозяйственные вопросы: сколько гвоздей отпустить на возведение того или иного моста в городе Архангельске, где взять деньги на починку набережной в Соломбале и какую зарплату выплатить надзирателям тюрьмы в Мудьюге.

В результате